— Зря вы устраивать этот безобразие в деревня, — укоризненно заметил господин Барджатия. — Совсем зря!
Компания как раз устраивалась на ночлег в каких-то руинах, сплошь опутанных зеленью. Миша Гурфинкель, и без того пребывавший в прескверном настроении, не выдержал и в сердцах бросил на каменные плиты пола свою поклажу.
— Ах, безобразие? — рявкнул он. — Безобразие?! Сначала из пулеметов стреляют, потом… Потом…
Престарелый господин Барджатия съежился и заморгал глазками, Миша же продолжал бушевать:
— Да боже ж мой, как тебя еще земля носит, трухлявый ты пень! А кто такой этот лавочник, которому ты оказался должен пятьдесят рупий? А вдова Сушмита? Что это за грязная история, а, старый дегенерат?! Песок сыплется, а туда же!
— Да, похоже, эту типу тут хорошо знают, — пробормотал Перси, потирая плечо. Как раз по этому месту ему досталось бамбуковой палкой от здешнего стража порядка, толстенного здоровяка с пышными черными усами и огромной серьгой в ухе.
* * *
…Поначалу ничто не предвещало грозы. Гроза кончилась, а с нею, как вначале казалось, и все неприятности. Правда, после того как пулеметная очередь чуть было не испортила прическу Мочалке Перси, пришлось около часа проваляться в жидкой хлюпающей грязи. Однако никто больше не стрелял, из-за туч выглянуло солнце…
Компания появилась в деревушке изрядно промокшей, но вид того, что хоть отдаленно, но напоминало цивилизацию, заставил всех воспрянуть духом. Только проводник старался почему-то затесаться между здоровяком Покровским и нагруженным вещами Перси, но поначалу никто не придал этому значения.
А зря!
Первые признаки будущей бури появились, когда компания вошла в местную лавку. Заваленная всяким малопригодным скарбом, она была освещена лишь масляными светильниками и радушной улыбкой хозяина. Улыбка сияла недолго — при виде затаившегося в темном углу проводника она начала таять, а потом лавочник хмуро поинтересовался:
— А что делает здесь этот недостойный?
— Это наш проводник, — простодушно пояснил Миша, полагая, что индиец имеет в виду принадлежность старикашки к какой-нибудь низшей касте, что не позволяло ему торчать в здешнем «супермаркете». Но лавочник грозно сверкнул глазами:
— Этот негодяй должен мне пятьдесят рупий! Он взял их семь лет назад, и за это время, между прочим, наросли большие проценты, господа! Он сам уже не стоит столько! Вы будете за него платить?
— Вообще-то мы хотели купить продукты… — начал было Гурфинкель, но лавочника уже понесло:
— Сначала заплатите за него! Эй, люди! Все сюда! Сюда-а-а!
— Shuher! — тревожно бросил Бумба, оглядываясь на дверь. — Сматываемся! — Да что за шум, да боже ж мой? Разбирайтесь сами, а я не хочу ввязываться в ваши местные дела, клянусь здоровьем моей мамочки!.. сказал Миша, поворачиваясь к проводнику
— Люди-и-и!!! — вновь подал голос индиец.
— Я денег не брать. Ничего не знать! — пискнул старик и с завидной прытью покинул помещение.
Не говоря ни слова, лавочник перемахнул через импровизированный прилавок и погнался за ним. Следом помчались все остальные, задержался лишь Перси, прихвативший с полки какой-то сверток.
За дверью вся компания остановилась — кроме господина Барджатии, который бежал в сторону джунглей, резво размахивая клюкой. Его настигал лавочник, делавший гигантские прыжки. Гурфинкель и Покровский переглянулись и припустили следом.
Миша, как наименее нагруженный, отставал тем не менее метров на пятнадцать. Почти вровень с ним шел неутомимый Покровский, а вот Перси потихоньку ковылял позади, запихивая украденный сверток под рубаху.
— А-а-а-ай!
Сильный пинок бросил старичка в грязь, и сверху на него тут же уселся лавочник. Миша и Покровский подбежали, но вмешиваться не решились.
Постепенно место действия окружали жители. Толпа шумела в полсотни голосов, и Гурфинкель различал лишь некоторые фразы:
— …смотрите, он поймал этого старого развратника!..
— …он еще живой? Что же, сейчас станет мертвый…
— …ой, это старый Барджатия! Вот мерзавец, он еще осмеливается совать сюда свой кривой нос!
Масла в огонь подлила какая-то необъятная женщина с ребенком на руках. Подбежав к поверженному старику, она сорвала с его головы чалму и принялась трепать бедолагу за редкие седые волосы, громко выкрикивая ругательства. Толпа еще более оживилась:
— Это вдова Сушмита… бедная женщина…
— Еще бы, забрать у вдовы последнее и сбежать среди ночи!..
— Такой старый, а все туда же!
— Отнять бы у них деда. — Покровский вопросительно взглянул на Мишу.
Тот думал недолго — в конце концов проводник у них был один-единственный, к тому же заступиться за старенького человека никак не грешно… Коснувшись плеча лавочника, плотно прижимавшего Барджатию к земле, он вкрадчиво заметил:
— Многоуважаемый! А нельзя ли решить вопрос миром?
— Можно! — тут же согласился тот. — Тысяча рупий!
— Сколько?!
— Тысяча!
— И пусть вернет мои триста двадцать шесть рупий, что украл той ночью! — вмешалась вдова, размахивая орущим ребенком.
Толпа согласно завопила.
— Да чтоб я так жил! У нас нет таких денег, — вполне искренне возопил Миша.
Вопил он в общем-то зря. По индийским меркам тысяча триста двадцать шесть рупий огромные деньги, но по европейским же — сущая мелочь. Но и с мелочью Миша Гурфинкель расставаться не собирался, слишком уж дорого обходились им в таком случае услуги проводника.
— А раз нет, так и убирайтесь, откуда пришли, — заключил суровый лавочник. В подтверждение его слов из толпы вывернулся маленький мальчик, запустивший в никак не ожидавшего такого Бумбу куском засохшего коровьего навоза.
Аборигены выглядели воинственно, и Миша отступил.
Он полез в карман за деньгами, решив, что хочешь не хочешь, а расстаться с ними придется, тем более деньги все равно были не его, а мистера Юсупова. Но все планы внезапно нарушил Покровский. Оскорбленный в лучших чувствах, он ухватил за ухо зловредного мальчишку и принялся трепать, приговаривая:
— Ах ты, чернозадый паршивец! Soplya zelyonaya! Я тебе покажу, как кидаться дерьмом!
Этого лучше было не делать. Толпа тут же двинулась на нового врага, и даже лавочник вскочил с проводника, напрочь забыв и о нем, и о тысяче рупий. Старик поспешно поднялся, подхватил чалму и затрусил прочь.
…Первый удар нанес невесть откуда взявшийся полицейский. Воинственно топорща усы, он взмахнул бамбуковой дубинкой (после этого Перси признал, что американские копы и британские «бобби» с их резиной — сущие гуманисты) и обрушил ее на плечо негра, первым подвернувшегося под руку. Мочалка с визгом отскочил, повернулся к обидчику, но тут же притих, испуганный его грозным видом.
