…Первый удар нанес невесть откуда взявшийся полицейский. Воинственно топорща усы, он взмахнул бамбуковой дубинкой (после этого Перси признал, что американские копы и британские «бобби» с их резиной — сущие гуманисты) и обрушил ее на плечо негра, первым подвернувшегося под руку. Мочалка с визгом отскочил, повернулся к обидчику, но тут же притих, испуганный его грозным видом.
— Надо бы вам убраться отсюда, господа инглизы! — заявил полицейский, любовно похлопывая дубинкой по ладони. — И заберите этого… а где он, кстати?
Но проводника и след простыл.
— А как же долг? — возопил лавочник.
— Вы должны отдать этому человеку деньги, — распорядился полицейский.
Неприятности с законом Миша не любил и потому с готовностью отсчитал требуемую сумму.
— А теперь заплатите штраф. — Полицейский зевнул. — Вы же не хотите провести ночь за решеткой?
И он показал на покосившийся белый домик с облупившейся вывеской над входом. Очевидно, это и был местный Полицейский участок.
— Сколько? — потерянно спросил 'Миша.
— Сто рупий. И дайте-ка мне посмотреть ваши документы…
— Ment poganiy! — негромко пробормотал Покровский.
Спрятав полученную мзду, полицейский внимательно пролистал паспорта и, возвращая их, посоветовал:
— Господин Гурфинкель, я вижу, вы старший в этой банде, потому говорю вам: нечего делать в нашей деревне. Поезжайте обратно в Сринагар, иначе я буду вынужден и в самом деле посадить вас за нарушение общественного порядка. Вот так, господа инглизы! Мой дедушка резал таких, как вы, под знаменами Субха Чандра Босса!..
Бумба, никогда не слыхавший о Субха Чандре Боссе, задумался, а затем выразительно поглядел сначала на разгорячившегося полицейского, а затем на Мишу. Но его приятель лишь покачал головой. Конечно, приятно вбить здешнего стража порядка по плечи в грязь, а что дальше? А если народ за колья возьмется?
— Убирайтесь! — резюмировал полицейский. — Быстро!
Эти слова были встречены всеобщим ликованием, и путники с обреченным видом побрели прочь.
Когда они вошли под сень первых деревьев, из зелени высунулась сморщенная физиономия господина Сурхата Барджатии.
— Иди сюда, старый хрен, — велел Миша.
Проводник покорно выбрался из кустов и, стеная и кряхтя, присоединился к процессии.
— Теперь моя понимай, в кого пулемета стреляла, — вздохнул Перси, растирая травмированное плечо. — Жалко не попала!
* * *
…Вспомнив эту печальную историю, Миша хотел было отвесить старикашке очередной подзатыльник (по его подсчету — уже пятый), но пожалел его и только велел:
— В наказание, господин Барджатия, будете стеречь нас всю ночь. И не вздумайте уснуть!
— Не то закопаем, petuh ty protknutiy! — ласково зевнул Покровский.
Старикашка покорно закивал. Спорить ему действительно не стоило. Ко всем известным уже грехам шкодливого ветерана пришлось приплюсовать и еще один — в ходе блиц-допроса господин Барджатия нехотя признался, что два года назад умудрился «позаимствовать на время» пару одеял у нескольких молодых людей, которых взялся провести коротким путем через джунгли. Молодые люди оказались повстанцами-сепаратистами…
…Так что по поводу пулеметной очереди Мочалка скорее всего был прав.
— Чего-то не так, — между тем заметил Покровский, ерзая по траве.
— Не так, не так… Кушать хочется, — пояснил Перси. — Потому и не так.
— А консервы на что? — удивился Миша. — Ну-ка, Андрей, достань пару банок!
Расковыряв ящик, Покровский извлек две банки и тут же вскрыл одну ножом. Остро запахло лавровым листом.
Перси громко сглотнул слюну. Даже старичок, которому вроде мяса кушать не положено, потянул носом и придвинулся поближе.
— Вилки… вот, держите. Перси, не съешь, вилка пластмассовая…
Пока Покровский вскрывал вторую банку, Миша роздал приборы. В лучах уходящего солнца, еле-еле пробивающихся сквозь густое сплетение ветвей, компания собралась вокруг импровизированного стола. Мочалка облизнулся, вздохнул.
— Пивка бы еще…
— Пивка-то ладно, разогреть бы все это дело, — буркнул Миша. — Да все ведь сырое, чему тут гореть. А! Ребята, у нас есть сухой спирт!
— V lomku! — помотал головой Бумба. — И так сожрем.
— Стой, Майкл, твоя же еврея! — внезапно заметил Перси. — А наша свинья в банках купила. Твоя такое кушать нельзя, Бога наказывать будет. Твоя Бога страшная, твоя Бога сильная!
— Здравствуйте вам! — хмыкнул Гурфинкель. — А что же я еще буду есть, листья, что ли? Нет уж, я таки намерен питаться! Ты что думаешь, моя Бога хочет, чтобы такой хороший еврей, как я, умер в страшных мучениях? Нет, лучше я буду немножко грешный еврей, чем кошерный, но мертвый от голода.
— Не могу я понять белая человека, — пожаловался Перси, запуская вилку в банку.
Некоторое время он скребся там, после чего сказал с недоумением:
— Моя что-то ничего не ловит. Ваша уже все съела?
— Я не ел, ребята! — поспешил оправдаться Покровский. — Я банки вскрывал!
— Никто не ел, — заключил Миша, заглянув в банку. — И не съест. Она изначально такая была.
Действительно, в растаявшем жиру плавали лавровые листья, горошинки перца и какие-то бурые волокна. Мяса как такового не наблюдалось.
— Может, это выпить можно хотя бы? — предложил Перси и, не дожидаясь разрешения, отхлебнул немного. Поморщился и тут же выплюнул.
— Сплошная соль! Моя сейчас умереть!
— Поужинали… — подытожил Миша и забросил обе банки куда-то в угол.
— Эх! — вздохнул Бумба. — Разве это жизнь? Он уткнулся кулачищем в щеку, помотал головой: Siju na narah, kak korol' na imeninah. I payku chernogo mechtayu poluchit'…
Голодные и расстроенные, они стали укладываться спать. Укутавшись в отсыревшее одеяло, Миша заметил, как старик закурил, сидя у выщербленного возвышения в центре зала. На руины наваливалась ночь. Последнее, что видел, засыпая, Гурфинкель, был все тот же господин Барджатия, прятавший в ладонях трубку — ее огонек высветил на мгновение пальцы и крючковатый нос.
Миша почти уже окончательно задремал, когда внезапно его дернуло — из угла, в котором устроился Перси, послышалось довольное чавканье.
Гурфинкель протер глаза, насторожился. Чавканье повторилось.
Гурфинкель осторожно выпутался из одеяла и, сделав проводнику знак молчать, подкрался к Перси. Тот укрылся с головой, скрючившись в три погибели, и был явно чем-то занят.
— Стоять! — заорал Миша, срывая с негра одеяло.
Перси замер с недоеденной лепешкой во рту.
— И что это у тебя? — осведомился Гурфинкель как можно более миролюбиво.
— Л-лепешка… Сухая, как камень! — Перси постучал по ней ногтем, и лепешка отозвалась гулким звуком.
