Неужели погибли люди, а? И где их теперь искать? Хотя бы то, что осталось...
Они обшарили весь Охотничий Став, но ничего, кроме давешнего обломка ружья, не нашли; вывод был следующим: то ли охотники успели ночью эвакуироваться на лодке и лодку унесло в море, то ли всех их смыло накатившимся валом.
...Собрались у вертолета, запаренно дыша после поисков, каждый выбрал место в тени, лишь Гупало расположился в стороне; с беспечным, праздным видом он подставил под лучи шелушащееся, обветренное лицо, медленно завращал головой — вначале одной щекой к солнцу, потом другой. Через несколько минут он вытащил из планшетки командирскую книжку-дневник, оторвал разлинованный листок и, послюнявив его, приклеил к носу.
«Совсем еще пацан», — подумал Стругов, глядя на блаженный лик лейтенанта, спросил тихо:
— Ну, что будем делать, товарищи?
Никто не отозвался, и, когда молчание грозило затянуться, Стругов спросил громче, отчетливо выговаривая каждую букву, словно школьник, читающий по слогам:
— Что делать-то, а?
Меньшов отогнул рукав куртки, постучал ногтем по стеклу часов:
— Для начала надо, наверное, перекусить, товарищ майор. Время обеда. За едой и обсудим.
— Но время же дорого... Каждая минута на счету, — поморщившись, возразил Стругов. — Может, от этих минут жизнь людская зависит, может, она на волоске уже...
— Десять минут на еду надо, а заодно и на обдумывание. Необдуманных поступков нам нельзя совершать, товарищ майор.
— Ты, Меньшов, складно говоришь. Словно «Блокнот агитатора» вслух читаешь. А людям как? — спросил Стругов, потом махнул ладонью, соглашаясь: — Ладно. И собак заодно покормим.
Все разом посмотрели в конец длинного, прямого, как луковая стрела, хвоста вертолета — пятнистый сеттер сидел там и, тонко взвизгивая, зализывал побитую грудь.
— Давай-ка, Алексей, харчевую сумку сюда.
— Сиди-сиди, — Меньшов остановил поднявшегося было Гупало. И куда только его обычная сонливость делась — вон как быстро вскочил, когда речь зашла о еде. — Загорай, пока время есть. Я схожу...
— А я не загораю, я обдумываю, — Гупало пожал плечами и вопросительно посмотрел на майора — Стругов не любил, когда не выполнялись его приказы, — на этот раз майор лишь устало кивнул, потер пальцами плохо выбритый, с редкими кустиками седой щетины подбородок. Гупало отвел глаза — ему вдруг стало жаль этого немолодого, столько видевшего и перенесшего в жизни человека, чей вид так контрастно противоречил цветущему виду бортмеханика Меньшова и его собственному виду и сытому, раздобревшему лентяйству пожилого Пермякова, струговского одногодка. Меньшов беззвучно появился в притеми вертолетной кабины, ловко спрыгнул на ракушечник, потянул за прочный брезентовый ремень бокастую сумку. На ходу он вытащил из сумки цветистую, но уже до тканой основы вытертую клеенку. Быстро присев, расстелил ее на ракушечнике. Тут же чертыхнулся с хмурой досадой: стремительно пронесшийся ветер резко завернул угол клеенки, сложил. пополам, швырнул горсть крупного колкого песка сверху.
— Привет от старых штиблет, — басом прокомментировал Гупало. — Наше вашим, давай спляшем, — он подполз на четвереньках, приподнял клеенку, ссыпал песок под ноги. — Скатерть-самобранка: и в огне не горит, и в луже не тонет...
Посмотрел на майора. Стругов молчал, он очерчивал прутиком собственные сапоги, вдавленные в песок по самые запяточники.
— Собак чем будем кормить? — спросил Меньшов.
Стругов поднял голову, потянулся к кругу колбасы, торчащему из сумки, вытащил, разломал его пополам.
— Колбасой вот и покормим. Буковинская называется... А сами докторской обойдемся. Как? За?
Меньшов хмыкнул и, подняв руку, проголосовал «за».
— Я тоже за, — сказал Гупало и посмотрел на Пермякова, Пермяков с деланно безучастным видом сунул руку в потайной запазушный карман, поерзал там пальцамн, извлек плоскую стеклянную флягу, по самую пробку наполненную прозрачной жидкостью. На дне фляги шевелились крупные катыши перца, майор предупредительно поднял палец, погрозил Пермякову:
— Сам пей, а ребятам в рот ни-ни... И вообще заруби, Пермяков, что пьянство — один из элементов сумасшествия. Это врачи так говорят. Понял?
— А зачем мне твоих ребят поить? Не хотят — не надо. Силком заставлять не буду. Точка, майор! Не буду...
Пермяков взболтал флягу, приложился к ней крепким ртом, шумно глотнул, кося на Стругова хитрым глазом.
— Боишься, совращу? Не боись, не бои-ись...
Стругов поглядел на камышинник, на заросли куги, среди которой блеклой зеленью расцвела сныть, чья кашица в летнюю пору пахнет медом и стеклянно звонка от пчелиного гуда, а сейчас мертвенна и по осени бесплодна, и у него даже горло защемило — скоро пойдет снег, наступит унылая пора, а с нею и тоска заползет в грудь, застынет болезненным комом под сердцем и растает, лишь когда снег окрепнет, зима упрочит свои права и полностью войдет в силу.
— А второго-то пса нету. Простыл след, — проговорил Меньшов, проследив за взглядом майора. — Времени нуль, ждать не будем.
— Да вон он, ваш пес! Жрать захотелось — живо прискакал. — Пермяков, запрокинув голову, вновь приложился к фляжке.
Со спины по мокрой береговой кромке к ним заходил кирпичный сеттер.
Стругов резко повернулся, вытянув губы, тонким цыком подозвал собаку. Пес остановился на секунду, поджал под себя одну лапу, видно ушибленную, потом все же подошел, кривобокий, диковатый; осторожно, словно под ним были гвозди, опустился телом на ракушечник, положил голову на лапы.
— Умница. С высшим образованием, — тихо похвалил его Стругов.
Порывшись в боковом кармане сумки, он достал фольговое ребристое блюдце, положил на него половинку колбасного круга.
— Держи, старина. Может, разрезать, а?
Пермяков тяжело рассмеялся.
— Не смейся. Мы не в шапито...
— Ты, майор, с собакой, как с любимым ребенком обращаешься. Ты ему еще слюнявчик на грудь приспособь.
— Если надо — приспособлю, — майор поднял воротник куртки. С лимана опять подул холодный ветер. Пермяков в очередной раз взболтал флягу, но прикладываться к ней не стал, а налил водки в крышку-стаканчик, залпом выпил, притиснул рукав к носу, шумно затянулся. Затем, крякнув, выдохнул:
— Мануфактура — лучшая закуска.
— Не лучше корки хлеба, Пермяков, — сказал майор. — По мне — так пахучая поджаренная ржаная корка куда лучше.
— Может быть, может быть... Кобель или сука, а? — Пермяков завернул крышкой флягу,
