- Я же не сочинил, Филипп Иваныч.
Ход мыслей Артамонова просматривался: любой здравый начальник думает, как бы от материала избавиться. Но милиция не возьмет, не их подследственность; КГБ тем более - нет признаков подрыва государственной власти. Поскольку начальник упомянул Бога и черта, не прикидывал ли он возможности направить дело куда-нибудь по церковной линии? Пропал труп - без черта не обошлось.
- В моем производстве восемь дел, кроме этого, - сообщил я, что он знал и без меня.
- Раскидаем по другим следователям.
- Далеко ездить до Фруктового…
- Выписывай командировку.
Я прошел в свой кабинет и, дёрнутый подозрением, начал звонить. Найти по телефону участкового в районе, что медведя встретить в наших захоженных лесах. Но я нашел, не медведя, а участкового:
- Лейтенант, как самочувствие?
- Чего-то знобит. А как вы узнали?
- Ясновиденье. Понятые здоровы?
- Какое там… Два куска мяса.
- В каком смысле?
- Запили по-черному…
Как я узнал? При помощи логики. Землекоп получил за эксгумацию деньги - ясно, что гульнёт за компанию с понятыми. А колодезную воду мы пили вместе с участковым. Точность логики следовало проверить. Я позвонил в Бюро судебно-медицинских экспертиз и попросил ту, которая выезжала на эксгумацию. Мне ответили четко и односложно:
- Гриппует.
Теперь уж я не сомневался, что эксперт-криминалист тоже пострадал. Но к телефону в РУВД подошел сам криминалист. Я поздоровался:
- Слава Богу!
- В каком смысле, товарищ следователь?
- Ты здоров и невредим.
- Здоров, но вредим, то есть поврежден: ногу растянул так, что еле хожу.
Дед Никифор прав. И мой начальник прав. Я вспомнил историю с археологами, которые раскопали одну из египетских гробниц и все умерли. Буду чаще мыть руки.
Я опять приехал во Фруктовый, где меня ждали трудности. Следственные, бытовые… Главная трудность гнездилась во мне - я не переносил одиночества. Вернее, разлуки с женой. И на сколько дней она, разлука? Утешало, что до города автобусом часа полтора…
Дед Никифор стоял там же, где стоял. У забора. Увидев на моем плече увесистую сумку, деловито спросил:
- Будешь ловить?
- Кого?
- Сбежавшего из могилы Федьку Висячина?
- Дед, кто в поселке пускает жильцов?
- Да хоть я. А зачем не пускать, когда вот изба пустует. Живи.
- Она чья?
- Ничья. Хозяйка померла, наследников нет. Да и кому такая хибара нужна…
И верно. Бревенчатый домик почернел и походил на сарай с окнами, правда, забитыми досками. Лишь крыльцо, видимо, пристроенное недавно, выглядело молодцевато.
- Дед, а в нем жить-то можно?
- Свет и плита есть. А не понравится, ко мне переберешься.
Я поднялся глянуть. Железная кровать, стол да плита. Жить можно. Мне на недельку - согласно командировочного удостоверения.
Отодрав с окон доски, я принялся за кое-какую уборку. Дед помогал: выбрасывал пустые консервные банки, которых было в избе, что шишек в еловом лесу. Мокрой тряпкой протер стол, шваброй помазал пол. И распахнул окна.
- Это ни к чему, - заметил дед.
- Ограбят?
- Кровососы спать не дадут.
- Летучие мыши?
- Комары.
Я распаковал сумку. Кипятильник, растворимый кофе, сахар, булка и колбаса. Принес воды из колодца с участка деда Никифора. В литровой банке вскипятил, достал из тумбочки две чашки, ополоснул кипятком и пригласил деда к столу.
- Непорядок, - вздохнул он.
- В каком смысле?
- Положено отметить приезд.
- Не захватил. Подожди, обживусь…
Кофе ему не шло. После первой чашки я догадался: он привык пить со сгущенкой. В сумке банка имелась. Я открыл. Сладкий кофе дед начал сосать с громкими чмоками, сообщив:
- Я и родился тут, в избе.
- И в городе не жил?
- Как не жить… После войны получили мы с женой квартиру из трех комнат. Куда столько? Пустили пожить молодую парочку, а они возьми да и размножься до трех детей. Плюнули мы и вернулись в свою избу.
- Бросили квартиру?
- Короче, вытурили нас. Да ведь здесь воздух плюс рассыпчатая картошка.
Я пожалел, что не захватил водку, - ехать без нее в деревню, как являться в ресторан без денег.
Не во сне ли я? Еще утром сидел в нашей уютной кухоньке и пил чай. Лида пыталась накормить меня на весь срок командировки. Совала в дорожную сумку какие-то пакеты и пакетики, объясняя их назначение. Я не слушал, запоминая трепещущие пепельные волосы, уже стянутые тоской щеки и губы, готовые задрожать. И вот изба, запах жженой глины от печки, и какой-то киношный дед. Нет, не реалистический сон, а иррациональная картина.
- Ну, Никифор, покойник не нашелся? - полушутливо спросил я.
- А куда ему деваться, - заметил дед.
- Лег в гроб? - продолжил я острить.
- Не лег, но в поселке, - внушительно подтвердил Никифор.
Дед острил? Или я его не понял? Или труп вернули, доставив на кладбище? Я уточнил:
- В поселке… Это значит где?
- Надо искать, - посоветовал Никифор.
- Он что?.. Ходит по домам?
- Ага, ходит, - засмеялся дед.
Я не разделяю хамского отношения к старикам. Мол, они такие-сякие. Их надо воспринимать, как, например, воспринимаешь другую национальность. Она не плохая, она другая. Но, похоже, мой дед был уж совсем неведомой мне национальности.
- Кто его видел? - задал я шизоидный вопрос.
- Да разве он явится? Наозорует - и был таков, - объяснил Никифор.
- Что значит «наозорует»?
- У Мироновны лопнули все банки с огурцами. Его работа.
- Неужели?
- У Мишки Свинолупова за ночь все волосы повылезали,- добавил дед.
- Лишай?
- У него же появляется дева в белом.
- Зачем появляется? - не понял я.
- Хрен его знает. Постоит у порога и сгинет.
- Куда сгинет?
- Неведомо. А бабку Федосееву ковырнул и поставил вверх ногами.
- Зачем? - опять не понял я.
- Хрен его знает, - объяснил он стандартно.
Я попытался на шерстистом лице разглядеть глаза - не шутит ли? Ничего веселого в них не обнаружил. Может быть, я чего-то не понимаю в местном колорите? Никифор понизил голос до таинственного:
- Начались дела непотребные. На кладбище-то крест железный шатается.
- Наверное, подмыло?
- Ломом не своротить. Когда рядом люди, ведет себя смирно. А если отойдешь, то его закособочит, как от землетрясенья.
- Могила чья?
- Безымянная, старая.
- Значит, еще один покойник вылезает, - решился я на шутку.
Никифор шутке не обиделся. Наоборот, отерев ладони о выгоревший китель, придвинулся к моему уху.
