Но тут уже случилось нечто совсем неожиданное. Старый король заплакал, и, точно по сигналу, зарыдали в унисон толпившиеся у стен валеты…
— Все у бубнового туза… Все у бубнового туза… — Объяснил Пете уже сам король. — Все у него…
— Бубновый туз — самый старший туз… Самый старший туз. У вас, у людей, червонный туз в чести, а у нас ему почету мало… У нас бубновый — все. Прежде козыри были — он и козырей отменил, только себя козырным тузом почитает. Это он и намутил все в нашей колоде… Все у него, все. Он у нашего старичка даже и трефовую даму отнял. Известное дело, даме-то сладок лакомый кусок, ну, а у нас кусков этих не стало, давно, с тех пор, как тузы начали королей покрывать. Все вверх дном и перевернулось. Поголодала-поголодала трефовая дама — известно, она не то, что мы, к нужде не привыкла. Снесла к бубновому тузу сначала свою герцогскую корону, потом ожерелье, медальоны, наплечники… А потом видит, что чем дальше, тем все хуже дела идут — взяла да и ушла сама…
— Куда?
— Все к тому же бубновому тузу. Да и не она одна — все дамы ушли, кроме пиковой, которой тузу, по ее старости, совсем не надо, она всю жизнь вот и гадает на трефового короля и ходит-бродит вокруг… А червонная и бубновая давно там…
И действительно, в эту самую минуту на улице у дворца послышался звон маленьких колокольчиков, посвистывание каких-то крошечных флейт, трескотня барабанов меньше наперстка и восторженные крики двоек и троек: «Ай да пузырь, ай да пузырь! Эко нашего пузыря разнесло-то… Гой ты еси, батюшка-пузырь, дай тебе Бог, пузырю, долгие веки еще красоватися, да на себя, пузыря, любоватися».
Петя видел, что и трефовый король сорвался с места, бросился к окну и тоже стал низко кланяться, а валеты отмахивали поклоны еще ниже, приговаривая про себя: «Ишь расперло-то купецкое брюхо», но только так, чтобы на улице этого слышно не было… Подошел Петя и изумился. По синему крапу двигалась целая процессия. Крошечные флейтщики и колокольчики впереди. Целый отряд шестерок и семерок за ними, а за отрядом на роскошной круглой колеснице с изображением и с надписью вокруг «в пользу воспитательного дома» — ехал сам бубновый туз. Эдакого вздутого пузыря еще и не видывал мальчик… С головы его болтались во все стороны дубовые и лавровые ветви, а на лбу красовались слова «1-й сорт»… За бубновым тузом шли остальные три туза, но более скромные, хотя каждый из них, бахвалясь, кричал: «Мы покрываем всю масть, мы покрываем всю масть»… За ними, улыбаясь, жеманясь и кокетничая, подпрыгивали три дамы с цветочками в руках и длинными флеровыми покрывалами за спиною.
— Почему же бубновому тузу честь такая? — спрашивал Петя.
— А он козырной туз! — тихо отвечал ему валет, все ниже и ниже отвешивая поклоны.
Туз в это время поровнялся с окнами трефового палаццо и увидел в них умильно кланявшегося во главе его валетов короля.
— Жив еще старичок? — крикнул он ему, смеясь во все свое тузовое брюхо.
— Живу, живу твоими милостями…
— Как вы думаете, господа тузы? — обернулся Бубновый к своим спутникам. — Пущай еще живет? А?
— Что ж, пущай! Старик он смирный. Старые глупости-то свои оставил. Тише воды, ниже травы теперь. Пущай живет пока… — согласились те.
А трефовый старик все ниже кланялся и не заметил, бедный, как бубновый туз мимоходом снял с него голубую шубу, отороченную белым горностаевым мехом, и унес с собою. Так и остался карточный король в одном красном полукафтанье… Трефовая дама, проходя мимо него, потупилась и зашептала что-то бубновой… Валеты и те даже не выдержали.
— Ишь, паскуды! — заговорили они про себя, — обрадовались, изменщицы, даровым кормам да сладкому житью, оставили старичков. Одним словом — бабы! Ну, да погодите мы-ста… — грозили они, продолжая в то же время кланяться тузовым спинам.
А что «мы-ста», так и осталось неизвестным…
Петя смотрел во все глаза на эту сцену, но ничего в ней понять не мог; только когда он обернулся — король, пригорюнившись, уже сидел на своем месте.
— Что это, старичок, значит? — обратился к нему мальчик… Ты бы, дядя, рассказал мне. Я сказки вот как люблю… Отчего эти тузы так тебя обижают…
Король справился с своим горем, велел мальчику сесть рядом и начал свой рассказ.
«Видишь ли, друг мой, было такое время, когда короли все карты покрывали и били, а последними из этих карт оказывались тузы, потому что, сам ты знаешь, ничего в них нет особенного. Только что вот значок посредине и кругом белое поле; никаких на них узоров не нарисовано, и ничем таким, кроме проходимства и юркости, они никогда не отличались. Правду говоря, у нас все не по-настоящему, здесь и мы сами не настоящие, а карточные. И короли мы не настоящие; коли бы настоящими были, сила бы у нас оказывалась. Собственно, мы не короли, потому что где же это водится, чтобы в одной колоде четверо королей значилось? Изойди весь белый свет, и нигде ты такого безобразия не найдешь. Мы, говоря по совести, были скорее рыцарями и, поделив колоду, жили друг с другом, как собаки, грызлись, подстерегали несчастных двоек и троек и задавали им знатного трезвона, ходили они при нас посмирнее барашков, и не ходили, а ползали, как чернеди и подобает; а мы воевали масть против масти, но все же считали себя взаимно равными до тех пор, пока вследствие разных случайностей одна масть не стала пересиливать другую. Явились козыри — и все пошло прахом. Козыри были кичливы, хвастливы. Они не находили нужным работать, тратили много, короче — козырялись. Для того, чтобы жить, как им следовало, по-козырному, понадобились большие деньги. Одним грабежом да взаимной потасовкой много не добудешь. С двоек-то, да с троек все мы сняли — больше, окромя собственной шкуры, ничего не оставалось. Теперь-то они разговаривают, а тогда только глазами хлопали да в землю кланялись. Тут-то и вынырнули тузы. До тех пор они были самыми распоследними из последних. Вместо того чтобы работать, они только шлялись да поворовывали исподтишка, что плохо лежало. А потом, как козыри перепутали все наши отношения, тузы и поняли, что настает их время, что кругом все больше и больше мутной воды, и начали они, друг ты мой, в этой воде рыбку ловить. И как ловили-то! Четверки и пятерки работают, а тузы продают. Схватят товар, бегут к покупателю, а то за шиворот покупателя — и к товару. И за все про все свой процент берут, и с товара, и с покупателей. Плутовали они, плутовали явно, да что с ними сделаешь? Во-первых, у них на побегушках двойки да тройки. Бывало, только сцапаешь туза — ан он оказывается ни при чем, двойка виновата, двойку и рвут. Двойка-то ведь глупа, оправдаться ей где! Только, дура, глазами хлопает, плачет да в ноги кланяется. Не всегда, впрочем, и сначала-то туза сцапать можно было. Козырной масти деньги требуются, козырная масть сила, а туз, тут как тут, мешочком позвякивает, на роже-то у него «с моим удовольствием» написано «пожалуйте получить»… ну, и стали козыри запускать к ним в кошели лапу. Чем больше запускают козыри лапу в тузовые кошели, тем всей колоде хуже… А тут и короли тоже обмякли. Стало при новых порядках трудно справляться, дел мы не знали, как они шли по-новому, а по-старому-то нам, рыцарям, невозможно, только глаза на нас публика таращить — ну, тузы, сейчас как лист перед травой. «О чем, — говорят, — вашим благородиям заботиться? Сидите в своих замках да пируйте, а мы все управим. И с чернеди соберем, к вам принесем, и шестеркам да семеркам жалованье отдадим, и валетов разбойных накормим, и всеми вашими имениями так распорядимся, как вам и во снах не снилось». Ну, известно, мы, рыцари, только драться умели. Лбы-то у нас от шишаков, сам, поди, слышал, железными поделались. Обрадовались мы тузовой охотке и сдали им с рук на руки все, и действительно, нужно чести приписать, на первых порах-то, брат Петя, отдохнули мы. Все у нас пошло как по маслу. Никакой у нас заботы — одни радости да partie de plaisir'ы [1]… Дамы наши защеголяли, мы сами свет увидели. И воевать даже бросили — все «зрелищами да увеселениями» развлекались… Чудесно было… А туз-то все знай бегает, и жалованье платит, и валетов кормит, и войско содержит; к нам только впопыхах забежит с бумагой какой-то. «Подпишите-де, ваше благородие». Мы писать не умели. «Приложите пятерню». Ну, приложим… И все мы это прикладывали да прикладывали пятерни — и казалось, всю жизнь так будет: с одной стороны «пятерни», с другой — «зрелища и увеселения» — ан вышло совсем неожиданное. Слышим мы в народе ропот какой-то. Двойки с голоду дохнут; шестерки и семерки по нескольку лет, как у турецкого султана, без штанов сидят… Мы тузов на цугундер — а те нам наши же пятерни показывают… Нако-де — выкуси. Сначала вы по этим-то пятерням заплатите. Как платить? До тех пор мы и слова такого не слышали!.. Откуда, спрашиваем, такие глаголы в нашей грамматике появились? В академию наук! Академия справилась: действительно, говорит, глагол такой есть, но к вашим благородиям применить его нельзя. Сейчас мы шестерок и семерок — «воюйте», говорим. С кем это? С тузами — а тузы, не будь дураки, сейчас их новыми штанами поманули. Те к ним… Мы девяток и десяток — ан и те, кто чиновник — только тузом и держится, даже купец по шею у туза в долгу сидит… О двойках толковать не было возможности. Их разоряли-то ведь от нашего имени — они за тузов горой… И пошла тут, брат Петя, такая усобица — упаси Господи. Никак нам с тузами столковаться нельзя было. Мы и языка их не понимали. Завели они какие-то слова: «плата, экономия, конкурс, тузовое управление, тузовая администрация»… Пошли это «судебные пристава». Смерть наша приходит, а взяться нам не с чего — силы той нет… Ну, тут и ограничили нас тузы… Помиловали они нас, правда: живите, говорят, старики, в своих замках, пока Бог грехам терпит, а только угощения вам больше никогда не будет! Живите, говорят, и когда нам понадобится, действуйте! Потому мы все-таки к вам с полным уважением; сказано ведь: «Несть власти, аще не от Бога!..»
