— Ученик у ног учителя? Или дитя у ног убеленного сединами предка? — шутливо воскликнул брат Поль. Встретив пристальный взгляд Этти, он тотчас отвел глаза, однако продолжал: — Почтительность — добродетель весьма важная. Что же привело всех вас сюда? Я не вас спрашиваю, — бросил он Гиацинту, открывшему было рот для ответа. — Чего вы ищете?
— Покоя? — рискнул промямлить я.
Он состроил весьма ироническую гримасу.
— Хорошо сказано, юный Самсон. А вы? — Он выразительно дернул подбородком в сторону Ганса.
— Я? Ну… ммм… веры?
Старичок развеселился еще пуще. Но тут настал черед Этти, пришлось и у него спросить — готов поклясться, что на сей раз монах выдавил свой вопрос через силу.
— А вы?
— Вам это известно, — без малейшего колебания откликнулся мой брат.
Лицо монаха исказилось. Полузакрыв глаза, он словно бы вдруг погрузился в мир, ему одному доступный, а мы остались здесь, неуклюжие, растерянные, онемевшие.
Внезапно брат Поль резким движением схватил висевший на груди крест, вцепился в него и возгласил:
— Вера! Это она приносит душе умиротворение! Да, кто ищет мира, тот в конце концов приходит к Богу!
— Вот поистине глубокая мысль, — иронически протянул Ганс.
Гиацинт что было сил стиснул ему руку выше локтя.
— Бог есть любовь, — продолжал монах. — Бог есть искупление и прощение грехов. Следуя по стопам Господа, человек избавляется от своих забот, прегрешений, страхов. — Он обращался к моему брату. — Принять руку, протянутую нам Спасителем, значит достигнуть отпущения и найти свой рай. Истина проста и прекрасна, как сама любовь Господня. Сию истину, сей блаженный мир я обрел здесь.
Этти печально усмехнулся:
— У нас в Индии есть такая легенда. Юноша полюбил принцессу. Ее царственный родитель, считая, что молодой человек недостаточно знатен и богат, чтобы домогаться руки его дочери, поставил такое условие: «Ступай странствовать по свету, ищи Истину. Как найдешь ее, можешь вернуться и взять в жены мою дочь». И влюбленный отправился в путь. Год проходил за годом, а он все искал Истину. Приходил к мудрецам, расспрашивал самых ученых людей, но никак не мог ее найти. Время шло да шло, поиски оставались тщетными. Но вот однажды ночью на вершине горы его окликнула дряхлая старуха, грязная, вся покрытая язвами: «Не меня ли ищешь? Я — Истина». Проговорив с ней до рассвета, молодой человек убедился, что она не лжет. И понял, что теперь может вернуться домой, ведь миссия его выполнена. «Но что же я людям скажу, когда спросят, какая ты?» — опечалился он. И тогда старуха, склонясь к нему, шепнула: «А ты соври, сынок! Поведай им, как я молода и прекрасна!»
Монах выпрямился, его лицо стало похоже на трагическую маску. Тягостное молчание нависло над маленьким монастырским двором. Пальцы брата Поля судорожно сомкнулись на распятии.
— Искупление — это юная пленительная дева, сотканная из пара, — продолжал Этти. — Прощения не существует, брат мой. Рано или поздно судьба предъявляет нам счет. Вы сами отлично знаете это…
Брат Поль поднялся медленно, как глубокий старик, — таким он стал за несколько мгновений. Гиацинт недоумевающе покосился на меня, я ответил на его взгляд беспомощным пожатием плеч. Ганс, потупившись, упрямо смотрел себе под ноги, в его позе была своеобразная почтительность, будто он осознал, что сейчас происходит нечто такое, что превосходит и его, и наше разумение.
— Ты жесток, сын мой, — выговорил наконец монах, обращаясь к Этти. — Да, и слишком жесток, и слишком мудр для своих лет.
— Я ровесник моего народа. Когда наши первые мудрецы омывали свои тела в водах Ганга, ваша цивилизация была лишь почкой, которой не скоро предстояло раскрыться. Это мой народ веками возделывал землю, на которой вы пустили корни, и он же рассыпал семена там, где вы собрали плоды своей культуры и своих верований; это он, мой народ, научил вас всему. Вы меня называете своим сыном, но я — ваш отец.
Монах все всматривался в Этти, потом его взгляд застыл, уставившись в какую-то незримую точку.
— Я ждал вас так долго… — прошелестел он еле слышно. — Много лет я готовился к этой встрече. И это все, что вы заставите меня претерпеть?
— Свое наказание вы носите в себе, — возразил брат. — Не мне вас карать.
Тяжелым шагом, сгорбившись так, словно только что получил дубиной по затылку, монах побрел прочь, а Гиацинт прокашлялся, чтобы прочистить горло.
— Это что еще за бред собачий? — пробормотал Ганс, вылупив глаза на моего братца.
Этти не отрываясь смотрел вслед монаху, пока тот не скрылся за колонной из песчаника.
— Человека терзает память о совершенных злодеяниях, он много лет ждал свою Немезиду, вот я и накинул себе на плечи ее наряд, чтобы положить конец его пытке. Не более того. И не менее.
— Чувство вины… Страшная отрава, — заключил Гиацинт. — Не правда ли, Ганс?
— Парни, я ни черта не понимаю в ваших бреднях!
Наш «телохранитель» яростно почесал в затылке, взъерошив свою до синевы черную шевелюру.
— Не беспокойся, я все тебе объясню, когда подрастешь. А теперь не посетить ли нам этот оазис?
И он зашагал через сад бок о бок с Гансом, а мы с братцем последовали за ними.
— Что же он, по-твоему, натворил, этот бедный старик?
— Нечто ужасное настолько, чтобы с нетерпением отчаяния ждать прихода своего судьи и палача. До такой степени ужасное, чтобы обрушить тяжесть своих деяний на первого встречного чужака, мало-мальски восприимчивого к подобным вещам.
— Думаешь, он теперь?..
Я не осмелился докончить фразу.
— Нет. Для этого он слишком труслив. Снова, в который раз, бросится к своему Богу в чаянии прощения. Как и большинство из тех, кто живет здесь, в этом монастыре. Что может быть легче?.. — Раздув ноздри, он втянул воздух. — Ненавижу такие места. Здесь пахнет злом, как в стойле — навозом. Столько преступлений, злодейств, извращений собрано в кучу… Как этим людям удается выносить присутствие друг друга? Как они могут верить, что обычной молитвы достаточно, чтобы смыть их грехи? Грехи, на веки вечные запечатленные в их глазах и в их помыслах.
Я обнял его за плечи, стараясь успокоить:
— Мы уедем отсюда, как только найдем то, что ищем.
Покинув пределы монастыря, мы после свежего воздуха окунулись в удушающий зной псевдоселения, наводненного одними паломниками. Каким бы знаменитым ни был этот монастырь, кроме часовен да нескольких лавчонок, где монахи торговали сувенирами религиозного характера, культовыми принадлежностями и тому подобными изделиями местных опять-таки монастырских умельцев, здесь и смотреть-то было почитай не на что. Побродив взад-вперед по лабиринту улочек, мы зашли в один из магазинов, купили минеральной воды, дивных кунжутных лепешек домашней выпечки и, присев в тени на скамейку, все это съели.
