Все внимательно слушали рассказ Бой-Жилинского. Заслушался даже вечный скептик Макаров, а сидевшая рядом с ним Елена Павловна, его жена, совсем по-детски приоткрыла рот.
Рядом они выглядят довольно забавно: грузный, плечистый Макаров с широким, обветренным лицом и повадками добродушного медведя и Елена Павловна — худенькая, коротко остриженная, похожая на подростка в своих джинсах и пестрой клетчатой рубашке. Но при всем несходстве — и внешнем, и, пожалуй, внутреннем — они как-то удивительно подходят друг к другу.
— «Ладно», — устало подумал кок. Не станет он ломать голову над тем, куда они все подевались. Исчезли, и все. Черти забрали их в ад, туда им и дорога. Но он, Генри, ничуть об этом не жалеет и не останется в накладе. Теперь, раз они оставили его одного, никто не помешает ему стать наконец капитаном «Лолиты».
Генри встал за штурвал и начал крутить его, громко командуя самому себе:
«Лево руля! Еще лево! Так держать!»
Ему было приятно чувствовать, как шхуна покорно слушается его и прямо танцует на волнах, хотя от такого «управления» она порой едва не перевертывалась, вставая боком к волне и ветру.
Так Генри провел весь день, отрываясь от руля лишь для того, чтобы наскоро перекусить и сварить кофе. Можно было бы хлебнуть и рому из капитанских запасов, ведь теперь он, Генри, стал полновластным хозяином шхуны. Но у него даже после нескольких рюмок начинала сразу болеть голова и мутилось сознание. Однако Генри все-таки принес из капитанской каюты бутылку рома и, давясь, сделал несколько глотков прямо из горлышка.
И от усталости и всех потрясений этого странного дня забылся на палубе прямо у штурвала пьяным, тяжелым сном.
Проснулся он глубокой ночью и не сразу понял, почему лежит не на койке, а валяется на палубе, у штурвала, крутящегося из стороны в сторону.
И вдруг вспомнил, что ведь он остался один на шхуне и все подевались неведомо куда.
В ужасе он вскочил, снова обшарил всю шхуну — и не нашел ни единой живой души, кроме раскудахтавшихся кур, петуха, свиньи в клетках на баке и заоравшего на него с перепугу попугая в капитанской каюте, Остановившись на корме, Генри тупо уставился на шлюпку. Куда же все подевались, если шлюпка тут, на борту?
А ветер крепчал, и лишенную управления шхуну мотало все сильнее…»
Казалось, и океан за бортом притих, слушая причудливую историю.
— «Генри встал за штурвал, но уже не чувствовал себя капитаном. Он ничего не понимал в показаниях компаса, картушка которого кружилась из стороны в сторону.
Генри задрал голову и с тоской посмотрел на небо, усыпанное ярко сверкавшими звездами. Но их причудливый серебристый узор тоже не мог подсказать коку, возомнившему себя капитаном, в какую же сторону плыть. И грот, с треском проносившийся над головой Генри каждый раз, когда шхуна меняла курс, бросаясь из стороны в сторону, то и дело закрывал от кока звезды. Да и сами звезды при каждом повороте шхуны начинали кружить в небе, ведя дьявольский хоровод над его головой.
И, задрав голову, глядя на пляшущие звезды, Генри завыл, как подстреленный волк. А потом кинулся лихорадочно спускать шлюпку. Он бросил в нее одеяло, спасательный круг, несколько банок консервов, анкерок с пресной водой. Потом спрыгнул в шлюпку сам и поспешно оттолкнулся от борта.
Проклятая шхуна быстро уходила во тьму, выписывая причудливые зигзаги. Генри смотрел ей вслед, постепенно успокаиваясь. В шлюпке он чувствовал себя гораздо увереннее, чем на капитанском мостике, даже оставшись один посреди безбрежного океана…»
Геннадий замолчал и, по-прежнему не поднимая головы и ни на кого не глядя, начал с хмурым видом свертывать бумажки.
— Так, — протянул Волошин, глядя на рассказчика. — Любопытно, Но, позвольте, Геннадий Петрович, вы же не объяснили самого главного. Куда же подевалась команда?
— Их всех отравил кок, — зловеще объявил Геннадий и добавил еще более мрачным тоном: — И трупы выбросил за борт. В припадке помрачения сознания. В приступе так называемого сумеречного состояния, какие бывают иногда у некоторых больных эпилепсией.
— И забыл об этом? — спросил кто-то с вертолетной площадки и недоверчиво присвистнул.
— Не верите? — Бой-Жилинский поднял над головой толстую книгу. — Я нарочно взял у судовых медиков справочник по оказанию неотложной помощи, в том числе и при острых психических заболеваниях. Вот что в нем говорится:
«Сумеречное состояние наступает и прекращается внезапно. Внешне больные кажутся мало изменившимися, часто их деятельность остается последовательной.
При таком состоянии всеми поступками больного управляет как бы другое, иное сознание, отрешенное от действительности. При сумеречном состоянии у больного могут возникать устрашающие галлюцинации. Тогда больной, как бы защищаясь от врагов, может быть опасен для окружающих. В этом состоянии больные могут совершать тяжелые преступления: поджоги, убийства, насилия и так далее, причем на окружающих они производят впечатление сознательно действующих людей.
Сумеречное состояние длится обычно несколько часов, реже несколько дней и затем внезапно прекращается, часто оканчиваясь глубоким и длительным сном. Характерной его особенностью является полная амнезия: больные абсолютно ничего не помнят из происходившего с ними…»
А кого это не убеждает, могут побеседовать с нашими медиками, — добавил Геннадий, закрывая книгу. — Видите, они не выражают никаких сомнений.
В самом деле, оба наших врача — и терапевт Егоров, и хирург Березовский — молчали. Правда, мне показалось, что Егоров сделал какую-то пометочку на пачке сигарет, но ничего не сказал.
И все некоторое время потрясенно молчали. Потом Волошин пробормотал:
— Н-да, веселенькую историю вы нам рассказали. Вопросы будут?
Макаров, конечно, встал и, не обращая внимания на протестующие возгласы Волошина, ехидно спросил у Геннадия:
— А как же с ядом? Кок купил его заранее в аптеке — в здравом уме и трезвой памяти или тоже в момент помрачения сознания?
— Никакого яда припасать заранее и тем более покупать в аптеке ему не было нужды, — спокойно парировал Геннадий. — Кок просто приготовил на обед рыбу фугу. У японцев она считается деликатесом, но содержит яд, гораздо более сильный и смертоносный, чем синильная кислота!.
— А как же тогда эту рыбу едят японцы? — спросил кто-то из дальних рядов.
— Все дело в том, как ее приготовить, — пояснил Геннадий. — В Японии это разрешают лишь немногим поварам, имеющим специальные дипломы. Их вручают лишь после того, как повар сдаст строгий экзамен: приготовит и съест на глазах экзаменаторов несколько блюд из фугу.
