— Ах, боже мой, делайте что хотите!
— Не стройте дурачка, Майлс! Прежде чем покинуть «Марию», вы позаботитесь об этих дырах.
— Мистер Бэр… мои товарищи…
— Ах, Майлс! О таких тонкостях нужно было думать раньше. Время действовать. Если прежде я думал об этом задании лишь как о попутном, то теперь оно становится для меня основным. Ради того, чтобы отправить к праотцам моего русского коллегу, который пойдет на «Марии» в обратный рейс, я готов пустить ко дну целый караван. Если мои подозрения верны, мы имеем шанс избавиться от одного из наиболее насоливших мне людей. Если я буду знать, что с ним покончено… О, тогда… Тогда, может быть, и вам не придется оставаться в Тихой!
— Нет, нет, я лучше останусь здесь! Я уже подумал.
— Об этом я подумаю, Майлс.
На следующее утро советский агент, назначенный для сопровождения груза пеньки, представился капитану «Марии-Глории». Шкипер послал стюарда за мастером Бэром, чтобы познакомить суперкарго с советским коллегой.
Вернувшись, стюард доложил, что мистер Бэр сошел на берег. Шкипер приказал стюарду:
— Как только мистер Бэр появится, скажите мне. — И добавил, обращаясь к русскому: — Мистер Бэр несколько замкнутый субъект, но дело свое знает. Может быть вам полезен. Вам угодно теперь же переселиться на мою «Марию»?
— Если позволите, завтра с утра.
— Мне будет приятно провести рейс с представителем вашего мужественного народа.
По искреннему тону, каким говорил старик, можно было заключить, что это не пустая любезность. Русский не менее любезно и искренно ответил:
— К сожалению, не уверен, что смогу доставить вам и половину того удовольствия, которое получу в вашем обществе, сэр.
— Должен предупредить: рейс не будет похож на увеселительную прогулку…
— Если опасность плавания не заставляет вас, в ваши годы, сидеть дома, то можете ли вы сомневаться в моем желании сопутствовать вам, сэр?
— Я сомневаюсь? — шкипер густо покраснел. — Кто из нас смеет сомневаться в смелости русских?
Он подал русскому руку, и тот почувствовал такое крепкое пожатие старика, что нахмурившиеся были брови его сразу разошлись и он весело сказал:
— В вашем лице я встречаю именно такого человека, каким всегда представлял себе британского моряка.
К ним подошел вызванный шкипером первый штурман.
— Мистер Майлс — мой первый офицер, — представил шкипер.
Майлс и русский раскланялись и вместе отправились на палубу, где полным ходом шла погрузка «Марии».
К вечеру советский агент вернулся в меблированные комнаты на краю города.
— Ну-с, все в наилучшем порядочке, — заявил он Найденову. — Шкипер — симпатичнейший старикан. Первый штурман… первого штурмана беру на карандашик.
— За что?
— Первый раз в жизни вижу такого обжору. Можешь себе представить: уединяется в самых укромных уголках корабля, чтобы есть… Как ты думаешь, что?
— Ананасы?
— Кабы ананасы, а то… свиной фарш.
— У каждого свой вкус, — сказал Найденов. — Из этого еще ничего не следует. А что касается суперкарго Бэра, то, по-видимому, встречаться с тобою на «Марии» ему совсем не с руки?
— Шкипер, бедняга, до сих пор удивляется, куда это девался его суперкарго. И подозрителен мне этот Майлс: уж не остался ли он заместителем Бэра?
— Во всяком случае, пока сам Майлс на «Марии», судну ничто не угрожает.
— Да, он не похож на тех, кто способен пожертвовать собой из каких бы то ни было побуждений.
— Ты все еще думаешь, что Бэр и Витема — одно лицо?
— Мне так кажется.
— Тем хуже… для него.
— Ах, Паша, если бы мы имели право схватить его за жабры!
— Да, когда-то мне это представлялось чертовски заманчивым. Но теперь я вижу, что выгоднее бывает дать щуке поплавать. Скольких сообщников Витемы выловят благодаря тому, что нам не позволено его сразу обезвредить!
Утром Житков вскочил чуть свет. Найденова уже не было, и он тотчас отправился в порт. На «Марии» для него приготовили каюту, и стюард доложил, что капитан просит его к первому завтраку.
От шкипера Житков услышал то, что, впрочем, не было для него неожиданностью: Бэр так и пропал, по-видимому, закутив где-то на берегу.
Тут же шкипер сообщил и вторую новость, более неожиданную для Житкова: первый штурман не пойдет в рейс — он списывается с «Марии-Глории» и ложится в портовый лазарет.
— Он поранил себе бок, упав в трюм, — сказал шкипер. — Но, между нами говоря, действительная причина вовсе не в этой ране, а… — Шкипер посмотрел в глаза Житкову и грустно покачал головой: — Не очень-то приятно говорить это о моряке и своем соотечественнике, но, честное слово, мне кажется, что Майлса держит здесь, в порту, не рана, а страх…
— Чего же он боится, когда все его товарищи рядом с ним?
— Да, так рассуждает всякий моряк. Но у Майлса, говоря между нами, душа старой бабы. Ему всюду чудятся немецкие субмарины; в каждой консервной банке он видит перископ.
— А как вы смотрите на это дело?
Шкипер пожал плечами.
— Я моряк!
— Этим, конечно, многое сказано. Но я хотел спросить: как вы смотрите на консервные банки?
— Это зависит от того, что в них, — усмехнулся шкипер.
— Вот именно, — согласился Житков. — Когда мы снимаемся?
— К ночи… На траверзе Моржового будем еще в темноте.
— Почему вы вспомнили именно Моржовый? — спросил Житков.
— Говорят, что там, в минных полях, есть какой-то просвет, которым пользуются джерри. Невидимая субмарина всплывает и торпедирует корабли на караване…
К концу дня Житков решил сойти на берег, чтобы предупредить Найденова о списании Майлса и поручить штурмана попечению друга. Но Найденова в гостинице не оказалось. По словам коридорного, он забегал домой, но тут его ждала какая-то записка, подсунутая под дверь, и, прочитав ее, он тут же снова ушел.
Это соответствовало истине. Действительно, когда Найденов пришел домой, он нашел под дверью конверт:
«Саша, как можно скорее приходи в порт, конец десятого дебаркадера, между двумя последними пакгаузами. Жду с очень важными материалами. Не могу оттуда отлучиться. Приходи непременно. Павел».
На один момент Найденову показалось, что почерк не совсем похож на руку Житкова. Но мало ли в каких условиях приходится писать. Бывает, что напишешь еще и не такими каракулями!..
Найденов поспешил в порт.
По мере того как он удалялся от оживленной части порта, его обступала тишина. Слышался только хруст снега под ногами да изредка доносившийся вскрик буксирного гудка.
