— Почему?
— Он в скалы уходит. Постучит по камням, скажет, что надо, и гора открывается, как двери в мечети.
— Таких слов нет! — сказал Андрей, — это сказки.
— Зачем я буду рассказывать сказки? Ты читал много книг, но в книгах пишут не всю правду. Была как-то темная ночь, буря. Вода поднималась выше кипарисов. Мы с Али везли в лодке турецкие ковры. Дорогой товар, жалко было! Смотрю, идем прямо на скалы около Симеиза, и когда волны нас бросили на берег, открылись камни, как устрицы, и наша лодка пошла в середине горы.
Осман взял в руки по корзине с крупными красно-желтыми апельсинами и пошел со скалы. На берегу он еще раз обернулся и сказал:
— Приходи вечером! Увидишь Али.
Андрей опять лег на горячий, обмытый морем камень, прислушивался к всплескам воды и сквозь дремоту видел свою гимназию. Тусклые, пыльные окна. К ним прильнули и смотрят, заслоняя свет, чьи-то злые, зеленые глаза. В сером воздухе мерно колышутся ветви дерев в гимназическом саду. Нет, это не ветви, а длинные щупальца гигантского спрута! Они тянутся в двери и окна пятого класса, шурша двигаются по истертому полу. Через узкое окошечко в двери, как всегда, поглядывает инспектор Мокрица. На кафедре сидит учитель немецкого языка и не замечает отвратительного гада, его злых, мертвенных глаз. И вдруг нет ни гимназии, ни инспектора!
Кругом опять лежит зеркало воды, окаймленное кружевом прибоя, и в него глубоко, неотрывно смотрит небо. В тени под деревьями дождем сыплются мелкие белые бабочки. Немного болит рана на груди, но это пустяки! Еще осталось две перевязки. Где это льется вода? Ах, это зал, где делали операцию. Андрей слышит шепот.
— Еще не спит, подождите! Пуля только скользнула.
В зале зеленый свет и от окон тянутся широкие, ослепительные лучи весеннего солнца. Над столом низко наклоняется профессор. Старческое, дряблое лицо, как у няньки Анисьи, на лоб свесились седеющие волосы.
— Зачем вы это сделали, молодой человек? Но теперь не бойтесь, будете жить. Нельзя вылечить того, у кого нет воли и желания жить.
Славный профессор!
А где записка? Да вот она, в комоде у матери! Портрет, снятый еще тогда, когда Андрей учился ходить, и листок, вырванный из записной книжки: «Товарищ». На нем крупным, разгонистым почерком написано: «Умираю, потому что всем чужой и никто мне не верит. Прощайте. Альбом с марками отдайте Сереже».
— Андрей, где ты? — зовет мать откуда-то из-за кипарисов.
— И чего она вечно боится!
— О, Господи! я тебя уже час ищу, не уходи надолго.
— Я тут с Османом сидел! Представь, мама, он контрабандист и Али контрабандист. А здесь под скалой живет осьминог.
— Ах, Андрей, всегда у тебя фантазия! — И, как старый профессор, мать, оправляя волосы сына, убежденно говорит:
— Жить надо. Любить жизнь надо!
— Я хочу жить, — усталым голосом отвечает Андрей. — Не бойся, хочу! Вечером я пойду в кофейню, увижу Али. Он говорит, будто умеет проходить через скалы.
— Но разве можно верить такому вздору? Я сейчас получила телеграмму от Васи. Он приедет завтра.
— Я его не люблю, — сказал Андрей.
— Как же можно не любить брата? Пойдем. И, пожалуйста, меньше сиди с этими твоими грязными турками!
Мать и сын пошли к берегу. Она еще сильная и бодрая, со здоровым загаром на красивом теле, на которое жадно смотрели мужчины. Он весь, как вечерняя тень, с испуганным взглядом под тонкими бровями, похожий на подстреленную птицу, что с жалобным криком носится между небом и землей.
II
Василий приехал утром. С моря к горам лениво ползли облака, сверкающие, как серебряная парча на ризах. Андрею казалось, что по крутым склонам идет крестный ход, блестят золоченые кресты, поднимаются клубы синеватого ладана и, сливаясь с гулом моря, поет невидимый хор.
Василий, высокий и плечистый, в расстегнутой студенческой тужурке, под которой видна была массивная золотая цепочка с жетоном «чемпиону борьбы от кружка любителей спорта», подошел сзади к Андрею, большими потными руками поднял его и поставил на стул.
— Ого, потяжелел! Поправляешься. А это что? — Василий указал на мольберт, где стояла недоконченная картина.
— Ха, ха, ха! Каменный гость в крымских скалах. Куда же взбирается этот истукан? Я его сейчас одену в приличное платье! — Василий схватил кисть.
— Не смей трогать. Это камень-монах! Он здесь стоит на берегу.
Но студент не слушал и несколькими ударами кисти превратил монаха в пьяного забулдыгу с сдвинутым набекрень цилиндром, с сигарой во рту.
— Ты… Ты глупое животное! — крикнул ему Андрей.
— Ну послушай, дорогой мой, — примирительно сказал студент, — нельзя жить в мире фантазий. Особенно вредно это тебе. Занимайся гимнастикой, ешь, гуляй! но, ради Бога, выбрось из головы всю эту возмутительную чепуху.
Через минуту голос и смех Василия, громкий и раскатистый, гремел в саду, на узкой кособокой улице, залитой нестерпимым блеском солнца, под каменной стеной, с которой падал бурный поток светло-синих глициний.
— Представь себе, Андрей тут свел знакомство с какими-то контрабандистами, — говорила мать, и в голосе ее слышалась та особенная нежность и гордость, с которой она всегда обращалась к старшему сыну.
— Контрабандисты! — кричал Василий. — Я им покажу, как набивать мальчишке голову вздором! Да и нет здесь никаких контрабандистов. Просто проходимцы, обирающие приезжих.
— Нет, есть! Есть! — закричал Андрей в окно, раздвигая темно-зеленую завесу плюща. — Все есть! И каменный монах, который ночью ходит на скалу, и осьминог с зелеными глазами, и контрабандисты. Все есть, а тебя нет!..
Студент с удивлением посмотрел на брата. Подошел к зеленой стене, молча, напрягая мускулы на согнутой руке, и сказал:
— Ну-ка, пощупай бицепсы! Я тебе покажу работу с гирями и тогда ты увидишь, существую я или нет. А эти все твои бредни я прикончу без остатка.
Спустился вечер, горы подернулись золотом и синью, море раздвинулось еще шире, скалы стояли, как черные корабли. Андрей тихо побрел к мечети, за которой на плоской белой крыше сидели Осман и какой-то молодой турок.
— Али! — шепотом сказал Осман. — Садись, разговаривать будем. — Али с улыбкой смотрел на Андрея и маленькими глотками пил ароматный кофе.
— Осман говорил, что вы умеете уходить в скалы. Как вы это делаете?
— Много говорят! — уклончиво ответил Али. — Я могу оставаться под водой пять минут, могу плавать как рыба и ночью вести лодку в бурунах. Я не умею ни читать, ни писать, но голос моря и голоса птиц знаю хорошо.
Говорили медленно и так же медленно шла южная ночь, сияя синими неземными огнями. Высоко над деревьями по горам ходил кто-то огромный, выше Ай-Петри и махал темным плащом. И там меркли и вновь загорались звезды.
