— Папа!.. — остолбенела Дина.
— Дочка! — ответил Сметанин шутливо. — Вот тебе на! Я думал, она отцу обрадуется без памяти, а она словно на змею наступила.
— Господи! Конечно же я вам рада, страшно рада… Но каким образом вы могли здесь очутиться?
— Индия — страна чудесного, голубушка! Телепатическое явление… Может быть, я за тысячу вёрст где-нибудь в этот момент помираю, а с тобой беседует мой фантом!
— Фу какие вы глупости говорите!
— Отчего же? Наш профессор, или доктор, или колдун, чёрт его знает, кто он, уверяет же, что это возможно.
— Перестаньте! — перебила Дина, целуя жёсткую, давно не бритую загорелую щёку отца. — Вы знаете, я не люблю, когда так шутят. Каким образом вы здесь очутились… в Дели, в вагоне? Ведь минуту тому назад вас здесь не было!
— Ну уж… минуту! Ты, матушка, так увлеклась своей командой, что тебе часы за минуту кажутся… Я тут битых четверть часа сижу, всё дожидаюсь, когда дочка соблаговолит родного отца заметить… А очутился я весьма просто. Был в Гейдерабаде по делам. Оттуда, чем ехать прямо на Агру, дай, думаю, дочку проведаю, крюк-то не дюже большой. Только что приехал. Спросил кофе, сел в стороне. Думал побриться да к твоей старой вобле с визитом ехать… Глядь — вы сами! Думал, заметишь. Куда там! Ну, думаю, и слава Богу… А то разлетишься к такой компании, да в таком виде, только дочку сконфузишь… Скажут, вот, мол, пыль пускала в глаза, что отец богач, а он у неё в шофёрах служит… Так-то! Приказал арапу саквояж в тот же вагон, где и ты будешь, поставить, прошёл раньше тебя, да вот тут по соседству и сидел… Только и всего.
— Но как же я вас не заметила, папа?
— В купе-то я после тебя вошёл.
Дина посмотрела на отца и весело расхохоталась.
— Господи! Папа! Вы решительно не можете жить без приключений и сюрпризов… Если бы я была такой молоденькой, как вы!
— Да уж известно, тебе годов «после дьявола седьмая тысяча»… Оно и видно! Ишь, ты от большой старости целую бригаду словно на маневры собрала. А зато своего отца родного забыла!..
— Ох, папочка! Если бы вы знали, как они мне все надоели!
— Толку-уй!.. Да что это, детка, в самом деле ты как будто осунулась, побледнела? Уж и взаправду не влюбилась ли?
— Папочка! Да в кого же здесь влюбишься? Один смешнее другого.
— Как в кого? А тот жилистый, что рядом с тобой на вокзале сидел! Это что, брат, что ли, твоей приятельницы? Меня бы одни зубы его с ума свели… Не то что рупию, а и доллар шутя перекусит… Нет, серьёзно, Дина… как ты себя чувствуешь?
— Отлично, папа… Жара только томящая здесь, особенно когда ветер с пустыни. Прямо ужас! У нас, в Бенаресе, и то всё-таки лучше.
— Ещё бы!.. Ну, ничего. Вот погоди, мы через недельку, как состязания кончатся, опять в Гималаи удерём. Если бы не эти проклятые дела, да меня, голубушка, из нашей усадьбы в долине на аркане никто не вытащил… Ну, однако, давай к вечеру готовиться. Дома раньше одиннадцати утра не будем.
Старик снял свой балахон и «спортсменку» и, оставшись в простом свежем чесучовом костюме, сразу из шофёра или вояжера превратился в солидного интеллигента со своей коротко остриженной, совершенно седой головой, изящной бородкой и умными, полными молодого огня и энергии карими глазами.
— Ложись-ка ты спать сейчас же. К Аллагабаду на рассвете подъедем, луна ещё будет. Посмотришь, очень эффектно!.. А теперь — бай-бай! Дай-ка я тебе постель разберу. Слава Богу, что здесь спальные купе можно достать. На других линиях всю дорогу сиди, как поп на именинах!..
Чуть брезжил рассвет, когда Дина сквозь сон услыхала хлопанье дверей, гортанный голос кондуктора и торопливое шипенье англичан-пассажиров.
За окном грохотали тележки, звенели шпоры, и прямо в купе заглядывала круглая лиловая рожа электрического фонаря.
Дина поняла, что поезд стоит на большой станции. Должно быть, это Аллагабад, о котором говорил отец и который она проспала на своём первом пути в Дели, отправившись из Бенареса под вечер.
Но вставать было лень. В опущенное окно врывался воздух, который она за полгода пребывания в Индии, да ещё после визита в Дели, привыкла называть «свежим» и от которого задыхалась бы в России. Можно было лежать, не обливаясь потом, не чувствуя в затылке и висках наковальни, по которой с болью стучит молотом пульс.
Она боялась открыть глаза, чтобы отец, страстнейший любитель природы и живописных видов, не окликнул её. Ей чудилось сквозь закрытые веки, что отец пристально смотрит ей прямо в лицо.
Поезд уже тронулся снова, когда она, сама стыдясь своей лени, не будучи в состоянии сдержать инстинктивной дрожи опущенных век, весело расхохотавшись, сразу открыла глаза, вскочила на своём диване и… остолбенела.
Прямо в лицо ей действительно глядели глаза, но не отца, а совершенно постороннего человека. Отец её спал сидя, прислонившись к борту мягкого дивана, другую половину которого занимал новый, незнакомый ей пассажир.
Это был белокурый худощавый молодой человек с нервным выразительным лицом, большими добродушными глазами и отличными зубами, которые обнажила улыбка, аккомпанирующая неожиданному заразительному хохоту Дины.
Одет он был в очень широкое английское пальто из очень тонкой и прочной в то время материи, которую любят особенно янки за океаном. Непослушные золотистые кудрявые завитки придавливала мягкая «спортсменка» с очень широким козырьком.
Этот костюм, американские ботинки с чудовищной толщины бумажными подошвами, плоские часики в браслете, охватывающем тонкое запястье, какой-то общий, специально спортсменский и в то же время профессиональный, колорит сразу убедил Дину, что новый спутник не принадлежит к обществу, в котором она за этот год вращалась в Индии. Вместе с тем лицо пассажира показалось ей странно знакомым, и она не только не выразила негодования по поводу того, что он не стесняется пристально смотреть ей в лицо, но, забыв свой смех и смущение, сама пристально уставилась на него, напряжённо припоминая, где она его видела. Старик Сметанин, разбуженный смехом дочери, протирал глаза, высунулся в окно и тоном настоящего англичанина выпустил:
— By love!.. А ведь Аллагабад мы с тобой проспали!..
— Кажется, что так! — ответила Дина и, покосившись на нового пассажира, прибавила по-русски: — Можешь себе представить, я думала, это ты на меня смотришь, — и расхохоталась прямо в физиономию этому юному арлекину.
Дальнейшие слова застряли у Дины в горле, так как в эту минуту «клетчатый арлекин», как она окрестила про себя пассажира, с самым вежливым видом снял свою «спортсменку» и, обращаясь непосредственно к ней, сказал на чистейшем русском языке без тени какого-нибудь акцента:
