Потом в вышине я увидел краешек облачно-белого меха на фоне толстого темного ствола и понял, что оно держится с другой стороны его, почти целиком спрятавшись за ним. Потом оно показалось. Гибкое, как змея, оно коварно подкрадывалось все ближе, распластавшись по стволу.
Я ощутил на своей руке горячую ладонь Кейт.
Это была белая пантера. Летучая мышь. Хищная птица. Лоснящаяся, почти костлявая. У него были торчащие плечи и горб на спине, но тут же я понял, что это туго сложенные огромные крылья. От головы до хвоста оно было не больше полутора метров. Морда была как у кошки, только длиннее, и лоб ниже, четко очерченные ноздри темнели на фоне белого меха. Это была морда пантеры, но все-таки более обтекаемая, приспособленная рассекать воздух. В больших умных глазах отражалось солнце. Оно было совершенно. Оно было ужасно.
— Мне нужна камера, — шепнула Кейт. Лицо ее побледнело, она дрожала.
— Не двигайтесь, — прошипел я.
Но Кейт начала медленно подниматься. Я схватил ее за руку, чтобы удержать, но она вырвалась. Я видел, как существо насторожилось, и не знал, испугалось ли оно или собирается броситься на нас. Камера все еще висела на сучке над нашими головами. Кейт взяла ее в руки и повернула объективом вверх. Она нажала на спуск, и камера полыхнула ослепительной вспышкой.
Существо взвизгнуло и перескочило на другую ветку, выше, еще раз прыгнуло к самому ее кончику и взмыло с дерева.
— Пошли! — крикнула Кейт, кидаясь вниз. Я спрыгнул следом. Не знаю, насколько мудро было преследовать это существо, но Кейт уже бежала. На миг казалось, что мы потеряли его, и я невольно почувствовал облегчение, но тут Кейт ткнула пальцем вверх, и я уловил промельк быстрого облачка, перескочившего на другое дерево.
Оно явно знало, куда бежит, потому что двигалось по прямой, цепляясь когтями и едва касаясь ветвей, чтобы взлететь снова. Ветки даже не вздрагивали, принимая его вес. Иногда существо, перелетая между деревьями, раскрывало свои великолепные крылья, и белый мех блестел на солнце.
Теперь я понимал, как воздухоплаватели могли годами не замечать их. На фоне зелени деревьев разглядеть его было довольно легко, но с облачным небом оно практически совершенно сливалось. Даже если небо чистое, рассудок подскажет вам, что это всего лишь облачко; то же и с водой: просто клочок пены на гребне волны. Может, я даже видел их прежде и просто никогда не сознавал этого.
Мы бежали за ним, запрокидывая головы, пытаясь проследить, куда оно плывет среди деревьев. Но оно было быстрее нас, и я знал, что скоро оно оставит нас далеко позади.
Лес стал реже, и вдруг деревья совсем исчезли, и мы увидели, как существо взмыло в воздух, расправило крылья и исчезло из виду. Я хватал ртом воздух. Мы придвинулись, насколько смогли, к краю обрыва. Там мы увидели, как оно прыгает вниз по крутому склону, расправляя крылья, чтобы перелететь с одной редкой верхушки дерева на другую. Оказавшись на ровном месте, оно так и продолжало скакать вдоль лесного полога.
— Оно не умеет, — сказала Кейт, — оно не умеет летать.
— Его левое крыло… — отозвался я. — Смотрите.
Каждый раз, когда оно взмахивало крыльями, правое вытягивалось во всю длину, а левое — никогда. Наверно, оно было повреждено, а может, просто неестественно укорочено, и существо не могло летать. А может, оно никогда и не умело. Ни одно животное, способное лететь, не станет прыгать с дерева на дерево: оно будет парить высоко над ними. Мы смотрели, как серебристое создание уходило все дальше и дальше и потом скрылось из виду среди далекой зелени.
— Держу пари, оно там живет, — заявила Кейт. — Спорим, это гнездо! Можем мы добраться туда?
— Мы должны возвращаться.
— Вы знаете, что это было? — спросила она.
— Да. Знаю.
— Это тот, которого видел дедушка, — кивнула она. — Тот, который упал.
Мы говорили без остановки, слова наши громоздились одно на другое. Говорили о существе, о том, что нам делать дальше. Кейт хотела продолжать преследование, попробовать отыскать гнездо, но обрыв здесь был слишком крутой, и у нас не было времени. Надо было отправляться назад. Я и так уже опоздал. И пока мы шли, слова так и сыпались из нас.
— Он упал и как-то выжил, — говорила она.
— Невероятно, что падение не убило его. Что он смог замедлить падение и приземлиться.
— Но он не научился летать.
— Я думаю, у него деформировано одно крыло, — сказал я.
— Но разве это могло помешать?
— Или, может, после падения ему не хватало уверенности, — предположил я.
— Они никогда не прилетали навестить его.
— Они просто бросили его. Мать отказалась от своего ребенка.
— Она ничего не могла сделать, — сказала Кейт. — Не могла нести его.
— Они могут поднять из воды большую рыбину, ваш же дедушка писал.
— Может, они просто решили, что он мертв или сильно изувечен и нет смысла спасать его, он все равно не выживет, раз не может летать.
— Это жестоко, — заявил я. — Может, ему нужно было просто немножко времени. Чтобы поправиться или научиться. И он мог бы стать отличным летуном.
— Это животные, — ответила она. — Они не думают, как мы. У них выживает сильнейший.
— Даже животные любят своих детенышей, — возразил я.
— Верно, — согласилась она, — я видала среди шимпанзе куда более нежных родителей, чем мои.
Мы рассмеялись и некоторое время шли молча, размышляя.
Кейт медленно произнесла, хмурясь, будто мысля вслух:
— Он упал и приземлился на дерево или на что-то мягкое. У него не было матери, которая ухаживала бы за ним. Он как-то выжил, питаясь птицами, жуками и всякой мелочью. Ягоды, фрукты. Невероятная история спасения.
— Здесь на него некому было охотиться, — сказал я, стараясь тоже быть умным и рассудительным. — Ну и, конечно, ему повезло.
— Да, — согласилась Кейт. — Но он отлично приспособился — вон как прыгает по деревьям. Видели его лапы, как они отталкиваются от веток? Очень сильные. В воздухе им такими быть не нужно. В чем-то он усовершенствовался здесь, поэтому смог выжить.
— И все же он не приспособлен для этого. Его мех — у него неподходящая окраска для жизни здесь. Он выделяется на фоне зелени. Будь здесь хищники, его легко поймали бы. — Я вздохнул. — Он должен был бы летать, а не скакать по лесу. Он был создан для полета.
— Но не он, не этот. Может, у него что-то деформировано, как вы сказали, может, крылья не работают. Это все, на что он мог рассчитывать.
Мне жаль было его, прикованного к земле. По крайней мере, он никогда не знал полета. Ему нечего было терять, не о чем тосковать. Интересно, помнит ли он то ужасное падение, с которого началась его жизнь.
