Шнеллера взорвало:
— А почему бы им плохо учиться! Мы подарили им жизнь, кормим, поим, деньги даем. В таких условиях любой идиот будет прилежным.
Барон так же быстро успокоился, как и вскипел. Он приказал Сюганову сесть. Тот поспешил опуститься на стул, однако был готов в любую минуту вскочить и вытянуться перед начальником.
— Слушайте меня внимательно, Сюганов. Вы должны выполнить мое задание во что бы то ни стало. И помните. от того, как вы оправдаете доверие, зависит ваша судьба.
— Слушаюсь. Выполню, — с готовностью откликнулся Сюганов.
Но барон, словно ничего не услышав, размеренно продолжал, и в голосе его на этот раз звучала неприкрытая угроза.
— Если оплошаете, не справитесь, то вашей сытой жизни придет конец. Вы, как вижу, привыкли к привилегиям и пользуетесь ими неплохо. Вид у вас хоть куда. Так вот, в определенный момент все это может рухнуть, и вы очутитесь в таком месте, что Саласиилсские лагерь покажется вам раем.
— Господин капитан, — испугался Сюганов, — разве я дал какой–либо повод для недовольства или недостаточно доказал свою преданность великой Германии? До последних дней своих я ваш.
— Я не уверен в этом, — сухо промолвил Шнеллер. — Вам поручено вести наблюдение за саласпилсцами. И что же? Вы говорите, что им можно доверять, что там все падежные люди, так почему же эти подлецы не возвращаются с заданий? Может быть, вы мне объясните, почему так происходит?
— Ловят их там, наверное, — осторожно заметил Сюганов.
— Ловят? Хм… Удивительно. Раньше не могли, а теперь почему–то начали. Такие проницательные появились чекисты, что нашего агента носом чуют. Врете, Сюганов. Я знаю, почему так происходит. Во всем виноваты вы. Слышите? Вы!
Сюганов побледнел. Он мог ожидать чего угодно, но только не такого обвинения. От слов Шнеллера веяло могильным холодом. Сюганов знал, что барон зря пугать не станет. Обвинение Шнеллера грозило смертью. Но Сюганов погибать не хотел. Он изо всех сил пытался оправдаться.
— Господин капитан, я делал и делаю все, что могу, я стремлюсь в точности выполнять ваши приказания. В чем же моя вина?
— Вы виноваты в том, что плохо смотрите за саласпилсцами. Среди них появился, человек, который мутит агентов, склоняет не выполнять заданий немецкой разведки. Ваша обязанность — своевременно изобличить врага. Вы этого не сделали. Если в ближайшие дни не раскроете агента советской контрразведки в нашей школе, то я лично и с удовольствием расправлюсь с вами. Идите.
Сюганов вышел из кабинета начальника белый как мел. Он понимал, что теперь его жизнь висит на волоске. Шнеллер не примет во внимание никаких объективных причин. Еще не зная, кто этот русский контрразведчик, Сюганов возненавидел его всей душой. С этого дня он потерял и сон и покой, приглядываясь к каждому.
А Николай Константинович, ободренный первыми успехами, продолжал свою рискованную работу. Внимание чекиста привлек Сергей Беляев. Подтянутый, сдержанный, приветливый в обращении с людьми, юноша сразу понравился Никулину. Сергею Беляеву крепко досталось в жизни. Рано умер отец, оставив больную мать и троих детей. Сергей был в семье старшим. На его мальчишеские плечи легла непосильная тяжесть. Он работал, воспитывал малышей, успевал и учиться.
— Порой засыпал за учебниками, — рассказывал он Никулину в одной из частых за последние дни бесед, — но учебу не бросал. В школе меня хвалили за упорство, настойчивость.
— А сейчас что ж, растерял эти качества? — словно невзначай поинтересовался Николай Константинович.
Сергей понурил голову. Он резко и бесповоротно осудил себя в душе. И, как это часто бывает с людьми отчаявшимися, махнул на все рукой. Все равно, мол, жизнь загублена. На Родину возврата нет. Не мог он самостоятельно дойти до той простой истины, что Родина милосердна к своим сыновьям. Она сурово карает лишь тех, кто обагрил руки кровью советских людей. А того, кто попал во вражеский стан случайно, кто искренне хочет искупить свою вину, того Родина умеет простить, вернуть к честной жизни. От слов Николая Константиновича в душе Сергея росло недовольство собою. А это уже кое–что значило. С сочувствием глядя на юношу, Никулин повторил вопрос:
— Потерял, что ли, свое упрямство и настойчивость, спрашиваю?
— Потерял, — откровенно признался Беляев.
— Вот это плохо. Что же с тобой стряслось?
— Трудно сказать. Вот надломилось во мне что–то. До войны, помню, мечтал о будущем, стремился куда–то, на людей смело глядел. А сейчас всего боюсь, не понимаю, что вокруг происходит, и как дальше жить — не знаю.
Никулин хорошо понимал состояние Сергея. Он достаточно насмотрелся в лагерях на людей, павших духом, потерявших всякую надежду на возвращение к нормальной жизни. В тяжелой обстановке они инстинктивно тянулись к сильным, волевым людям, ища в стойкости других свое спасение. Таким был и Сергей. В руках немецких разведчиков он мог стать жалкой игрушкой, послушным орудием их преступной воли. До сих пор он еще не причинил вреда Родине, но долго ли сможет противиться, если его станут принуждать пойти на преступление.
— Да, положение у нас с тобой, Сергей, неважнецкое, — осторожно начал Никулин. — От немцев почета никакого, и от русских славы не жди. Оно и понятно. Народ уважает солдата крепкого, готового постоять за отчий дом. А мы что? От одного берега отстали, к другому не пристали. Для русских мы изменники и предатели и для немцев — полулюди, «унтерменши». Вот мы сейчас воюем, жизнью рискуем, а кончится война — что делать будем? В Россию поехать — там на тебя всякий мальчонка волком кидаться станет. В Германию? Как же, очень нужны мы там!.. Задумаешься. Сидит, скажем, в сибирском лагере мужичок какой арестованный. Знай лес пилит да хлеба жрет побольше нашего. Что ему война, что ему там немцы, русские, французы, турки. Отсидится, гад, от войны. А выйдет — чистенький. Я, мол, Родине не изменял. Я человек честный. Всего лишь девочку изнасиловал да церковь обворовал. И станет жить среди людей как ни в чем не бывало.
— Хотел бы я там сейчас очутиться, — вздохнул Сергей.
— Где?
— Да в Сибири. Самую злую тюрьму за счастье бы почитал. Только что зря говорить! Шнеллер не раз рассказывал, что чекисты нашего брата сразу к стенке. А то пытать еще начнут. Вон недавно трое наших не вернулись. Говорят, расстреляли.
— Ну, это как повезет. Таких, как Сюганов или Аббас, наверняка к стенке поставят. А тебя — вряд ли. Вреда ты никакого не принес пока. Сюганов мне как–то говорил, что кое–кто из школы махнул к русским, добровольно пришел с повинной. Вот дурни!
— А что, расстреляли или на каторгу сослали?
