— Благодарю. Я курю их только в «Савое».
— Ты курил сигары в «Савое»? — удивилась его жена.
— Пришлось. Метрдотель шепнул мне на ухо, что трубка у них запрещена.
Пардон специально организовал этот обед, чтобы поговорить о деле Лагранжа, именно потому все старались не касаться этой темы. Говорили обо всем, кроме того, о чем все присутствующие думали.
— Много работы на Кэ-дез-Орфевр?
— Сплошная рутина. А у вас много сейчас больных в районе?
— Нет, тоже ничего особенного.
Потом немного поговорили о болезнях. Так что было уже около десяти часов вечера, когда Пардон решился спросить:
— Вы его видели?
— Да. Вы тоже у него были?
— Да. Два раза.
Женщины тактично делали вид, что они не слушают.
— У него была очная ставка с сыном?
— Да.
— Он ничего не сказал?
Мегрэ отрицательно покачал головой.
— Все та же песня?
Франсуа Лагранж держался избранной им линии, он съежился, как напуганное животное. Как только к нему подходили, он прижимался к стене, закрывая лицо руками, как бы защищаясь от ударов: «Не бейте меня… Не бейте…»
— А что думает Жури?
На этот раз задал вопрос Мегрэ.
— Жури большой ученый, отличный психиатр. Но это человек, которого всегда мучает боязнь ответственности.
— Так что?..
— Если Франсуа Лагранж продержится в этом состоянии второй месяц…
Пардон пристально смотрел на Мегрэ. Вопрос, который он давно уже хотел задать, и был истинной причиной этого обеда, но доктор не спрашивал, а только смотрел на комиссара.
— Что касается меня, — пробормотал комиссар, — то это уже не мое дело. Я сдал отчет. Старший следователь Рато, со своей стороны, прислушается к мнению экспертов.
Почему у Пардона был такой благодарный вид? Это стесняло Мегрэ. Он даже рассердился на доктора за такую нескромность. Это дело действительно больше не касалось комиссара. Конечно, он бы мог…
— Мне сейчас надо гоняться за другими кошками, я имею в виду некую Жанну Дебюль, — сказал Мегрэ, вставая. — Она вчера вернулась в Париж, и я надеюсь, что меньше чем через два месяца она будет сидеть у меня в кабинете на допросе.
— Можно подумать, что она тебе лично что-то сделала, — заметила мадам Мегрэ, хотя делала вид, что не слушает.
На этом разговор закончился. Четверть часа спустя на темной улице мадам Мегрэ взяла мужа под руку.
— Странно, — сказал он. — Почему в Лондоне почти такие же фонари, а свет другой?..
И он начал рассказывать ей о Стрэнде, Чаринг-Кроссе, Трафальгар-сквере.
— А я думала, что у тебя там не было времени даже поесть.
— Я выходил на несколько минут вечером после обеда.
— Один?
— Нет. С ним.
Она не спросила, о ком он говорит. Когда они подходили к бульвару Ришар-Ленуар, он вспомнил о лондонском баре, где он перед сном выпил кружку пива. И сразу почувствовал жажду.
— Ты ничего не имеешь против, если я…
— Конечно, нет! Иди пей. Я подожду.
Это было маленькое бистро, и она боялась, что будет его стеснять. Когда он вышел из бистро, вытирая губы, она снова взяла его под руку.
— Прекрасная ночь…
— Да…
Почему вид кошки, которая при их приближении скрылась в подвал, заставил его нахмуриться?
Перевод с французского Елены ЯКУШКИНОЙ
Кухонный будильник на письменном столе показывал семь.
— Эмма, положите еще одно яйцо в кастрюльку.
Министр вышел из спальни. Он был стар, тщедушен и неопрятен. Секретарша вынула яйцо из ящика стола.
— И соль, не забудьте соль, — сказал министр и объяснил на плохом английском: — Тогда скорлупа не лопнет. Садитесь, мой друг. Чувствуйте себя как дома. Эмма, вы можете идти.
Рзвен сел, глядя на грудь министру. Он думал: «Я ей дам три минуты, чтобы она отошла подальше». Он продолжал смотреть на грудь министра: «Сюда я выстрелю». Он опустил воротник пальто и с горькой яростью увидел, как старик отвернулся oт его заячьей губы…
— Погляди, — сказала она, — снег идет.
Когда они переезжали мост, несколько больших хлопьев проплыли за окном, падая, как клочки бумаги, в темную Темзу.
— Я счастлив, пока мы вместе, — сказал он.
— Мы завтра увидимся, Джимми, — она всегда колебалась, прежде чем назвать его по имени. Это было глупое имя для человека такого роста и веса.
— Ужасно, если бы сейчас была война, — произнесла она.
— Войны не будет.
— Прошлая началась с убийства…
— Энн, — спросил он, — мы поженимся после рождества, правда?
— У нас нету ни пенни, — ответила она. — Ты же знаешь.
— Я получу повышение.
— Ты опоздаешь на дежурство.
— Черт с ним. Ты меня не любишь.
— Ни гроша, дорогой, — засмеялась она и пошла по улице к дому № 54, молясь о том, чтобы достать денег… Навстречу шел человек. Ему было холодно и неуютно в черном пальто. У него была заячья губа. «Бедняга», — подумала ока и забыла о нем…
Рисунок Г. НИКОЛАЕВА
Руднев увидел яркую вспышку. Ни грохота взрыва, ни громадного холодно-синего вихря пламени, ни своего падения в колодец он уже не помнил. Упал он на пологий откос свеженасыпанной земли и покатился. Это смягчило удар.
Сознание вернулось не сразу. Сначала боль в левой руке и ноге. Особенно в ноге. Затем голова прояснилась.
— Где я? Что случилось?..
Светящаяся груда породы напомнила о вспышке, о подземелье.
— Я нес баллон резака… после ремонта… Цел ли корабль?
Руднев рывком сел.
— Сколько я пролежал?
Часы стояли. Руднев осмотрел скафандр. Цел. Проверил приборы. Все в порядке. Включил вызов корабля — ответа нет. Контрольная лампочка не светится. Осмотрел еще раз — так и есть, трещина в нижней части блока. Что же сохранилось? Фонарь горит, но трубки от термосов с пищей не подаются.
И тут он окончательно пришел в себя.
Корабля-то рядом нет! И как его найти, когда связь прервана, локатор бездействует? Он не может обнаружить корабль, но ведь они-то могут помочь ему, Рудневу. Конечно, Егор и Андрей ищут его. А он? Будет ждать? Нет! Он найдет «Прометей»!
Все тело ныло и болело. Особенно левая нога, немного выше голеностопного сустава. Руднев еще раз внимательно осмотрел скафандр. Ага, вот! В том месте, где болела нога, обнаружил свежезатянувшуюся пробоину. Это высокоэластичная самозатягивающаяся пластмасса закрыла рану. Ученые и инженеры долго бились над ее получением, и Борис уже четвертый, кому она спасла жизнь. Отверстие в скафандре было небольшое. Очевидно, ушиб с ожогом. Размышляя так, Борис старательно помассировал ногу, затем попытался встать. Ходить можно!
