— Э, полно!.. Всё это преувеличено. Если пилот осторожен, если он в то же время сам хороший механик, опасность на моём аппарате процентов на пять — десять, отнюдь не больше, превышает опасность на автомобиле, моторной лодке, парусной яхте, не говоря уже о железной дороге, где достаточно какому-нибудь хулигану или просто душевнобольному положить поперёк рельс шпалу или отвинтить скрепы, чтобы несколько сотен людей обратилось в кашу… Припомните-ка чеховского «злоумышленника», отвёртывавшего с рельс гайки на грузила!
— Так-то так, а всё-таки, что ни день, в газетах читаешь: с такой-то высоты, авиатор такой-то и в конце — «насмерть»!
— Что ж из этого? В тех же газетах ежедневно найдёте убитого трамваем или мотором. Даже чаще значительно. Вообще же я смотрю так: чему быть, тому не миновать. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
— Вы фаталист! — усмехнулся Сметанин.
— Вот он найдёт ярого сторонника в Дорне… — задумчиво заметила Дина.
— В каком Дорне? — встрепенулся Беляев.
— В Бенаресе, в экспедиции, есть студент, наш знакомый, русский.
— Дорн здесь? — изумился авиатор.
— Да вы разве знаете Дорна?
— Разумеется, знаю… если только тот самый. Естественник. Худой, угрюмый, горбится отчаянно.
— Он, он! — со смехом захлопала в ладоши Дина. — Это поразительно!
— Что ж тут поразительного? Я год был на математическом, до института. Дорн тоже был математиком два года, а потом перешёл на естественный. Я с ним в отличных отношениях!
— Ну, теперь я помню, где я вас встречала! — сказала Дина. — Я видела вас вместе с Дорном в Публичной библиотеке. Только не в читальной зале, а в отделении… Знаете, в круглой комнате, с бюстами!
— Да, мы там занимались.
— Ну вот! А я-то ломала себе голову, где я его видела, когда первый раз с вами встретилась… Помните, вы ещё поднимались на мостик в синей блузе, с какими-то инструментами в руках?
— Вы и это помните? — с благодарным изумлением спросил Беляев.
— Ещё бы! — слегка покраснела Дина. — Как же мне не помнить спасшего меня… два раза!
— Два? — изумлённо спросил Сметанин. — Ты меня посвятила только в один случай!
— Другой — наша маленькая тайна! — улыбнулась Дина, и Беляеву стало светло на сердце от этой улыбки и тайны, которая сразу вносила в их отношения особую, интимную чёрточку.
— Ого! У тебя уже тайны с авиатором! — рассмеялся отец. — Теперь, батюшка, вы модный герой. Прежде офицер был, потом студент, теперь авиатор… Меняются времена!.. Однако, Диди, у нашего рассказчика, должно быть, давно горло пересохло. Сейчас Мирзапур. Я тебе прикажу сюда кофе подать. А с ним мы для первого знакомства бутылочку холодного его отечественного раздавим. Ведь он француз! — подмигнул старик. — Есть ли у них лёд-то ещё?.. Впрочем, машинный должен быть, если гималайский весь вышел… Вы, товарищ, насчёт какой марки больше симпатизируете, посуше или послаще?
— К стыду моему, должен признаться, что ничего в этом не понимаю. Вполне полагаюсь на ваш выбор… Вообще, я ничего не пью!
— Ну, от стакана хорошо замороженного шампанского разве тот только откажется, у кого на совести, по меньшей мере, десяток убийств. Его же не только монахи, но, говорят, даже хирурги перед ответственной операцией приемлют.
Вагон уже громыхал на стрелках.
Только двое из участников состязаний привезли с собою походные брезентовые ангары. Большинство удовольствовалось дощатыми балаганами, служившими в обычное время крытыми коновязями во время игры в поло.
Беляев был в числе последних.
Вместе со своим механиком, двадцативосьмилетним жилистым «западником» из Анагейма, перепробовавшим на своём веку профессий ещё больше, чем его нынешний хозяин, он, уступая настойчивым просьбам обоих Сметаниных, остановился в Бенаресе в их доме. Успевший стать суеверным, как все профессионалы спорта, он видел особенно счастливое предзнаменование в этой неожиданной встрече накануне состязаний с женщиной, которая с тех пор, как он покинул Европу, неотступно занимала его мысли.
Он упускал из виду, что сам же всё время искал этой встречи, думал о ней и с тою же затаённою целью стремился попасть в Индию, несмотря на то что осенние состязания в том же Лос-Анжелесе и Чикаго представляли несравненно больше выгод как в смысле призов, так и популярности, особенно важной в карьере авиатора.
Впрочем, все три дня до начала состязаний ему удалось видеться с Диной только за обедом.
С пяти или шести часов утра, в то время, когда его Билль, прикрывавший важной флегматичностью отчаянную лень, спал ещё сном праведным, он тихонько пробирался из отведённых ему комнат, подавлявших его студенческие спартанские наклонности комфортом и ценностью обстановки, отпирал гараж и собственноручно седлал двухместный гоночный автомобиль, предоставленный хозяином в его полное распоряжение.
Минут через двадцать, пропутавшись достаточное количество времени по кривым и тесным переулкам, кишащим в эту пору полуголыми кули и рабочими всех специальностей, он являлся уже на аэродром и, поставив машину в тени коновязей, шёл к своему детищу, гостеприимно раскрывавшему широкие полотняные объятия под дощатым навесом.
Изо дня в день первые два часа Беляев неукоснительно посвящал на «ощупывание» каркаса и испытание стальных тяжей своего аппарата.
Товарищи по профессии, регулировавшие аппарат в полчаса, а то и значительно меньше, постоянно острили над ним и смеялись над «французскою» трусостью.
Но Беляев знал, что трусость и осторожность — две вещи разные. Он уже имел случай убедиться на собственном опыте, что в случае нужды сумеет встретить смерть, как следует мужчине, особенно когда противник — стихийная сила, с которой невозможно бороться. Но умирать от собственной оплошности, от упущения, от лени, от того, что предусмотреть и исправить вполне в его руках, считал, по меньшей мере, глупым.
Публика, с наслаждением эгоизма любующаяся на красивые эволюции «стрекоз» с их незаметными снизу пассажирами, не подозревает, что большинство несчастий происходит во время полётов вовсе не от неисправности мотора, на которую привыкли валить всякую вину и которую почти всегда удаётся парализовать удачным планирующим спуском, а именно от недостаточно тщательного регулирования тончайших стальных проволочных тяжей и тросов, поддерживающих аппарату крылья.
В горизонтальном положении последние поддерживаются тяжами сверху, прикреплёнными к ребру каркаса шасси. Но подъёмная сила обеспечивается силою давления воздуха на нижнюю поверхность крыла, и, чтобы крылья, треснув в «суставах», не сложились бы кверху, как у бабочки, необходимо оттянуть их с тою же силою книзу. Непременно с тою же силой, с которой тянут тяжи его вверх.
