— Да уж куда дальше усугублять, — спокойно отозвался Вячеслав Фаттеевич. — Ты как тут оказался, журналист? Все побежали «снайпера» брать, а ты что же? Самый умный оказался?
— Не я. Один человек сказал: истинное боевое искусство никогда не сражается. Иллюзия; стремление показать то, что нужно, чтобы человек увидел; муха, бьющаяся о стекло, — начиная с блика от зеркальца и заканчивая маленьким зарядом под асфальтом на автостоянке. Где вы этому обучались? Денис Сандалов упомянул: вроде во время службы где-то на Востоке…
— Я этого Дениса… голыми руками порву, — просипел вдруг пришедший в себя Зарубин.
— Цыц, — коротко приказал дядя Слава, и оппонент послушно замолк.
— Вас ведь даже в тюрьме не смогли достать — любого бы достали, но не вас… Потому что только у вас был настоящий учитель, наставник, который был с вами постоянно, вставал рядом с вами, спина к спине, и ни одна сволочь не могла вас одолеть… Только это было не ницдзюцу, верно? Какой-то наш, отечественный аналог..
— И правда умный, — ровным голосом сказал Вячеслав Фаттеевич. — Почти все разгадал… Ну, где твои-то? Пора бы им быть…
Будто в подтверждение его слов, в коридоре послышался топот ног.
— Дядя Слава, — быстро заговорил Алеша. — Прошу, умоляю: сдайтесь сами. Этот, — он кивнул на Зарубина, — свое получит, не сомневайтесь. Денис дает показания, теперь им не отвертеться. Вспомните о Свете, о ее маме — они вас любят. Пожалуйста…
Дверь грохнула, и сразу несколько стволов сконцентрировались на фигуре, замершей у дальней стены, возле широкого, как аэродром, письменного стола, стеклянного стенда с кубками, грамотами, фотографиями на пьедесталах, початой бутылкой коньяка, незнамо как затесавшейся среди этого пиршества спортивных трофеев…
— Он сдается!!! — завопил Алеша, широко раскрывая руки, заслоняя собственным телом… кого? И от кого? — Он сдается, Сергей Сергеевич!!!
— Ложись! — заорал майор, едва не застонав, как от зубной боли. — Ложись, журналист, мне еще твоего трупа не хватало… А ты брось оружие. И отпусти заложника. Обещаю сохранить жизнь.
— Отпускаю, — спокойно отозвался дядя Слава. — Только условие, майор. Не мордовать и рук не крутить: во-первых, я действительно сдаюсь, а во-вторых, не получится. Попытаетесь — устрою вам напоследок Куликовскую битву, мало не покажется.
— Вообще-то я переговоров с террористами не веду, — процедил Оленин. — Ладно, черт с тобой. Наручники, извини, все равно надену. И имей в виду: здесь шесть стволов. Малейшее лишнее движение — и никаких предупредительных выстрелов. Тебя просто изрешетят на месте.
Фаттеич сделал движение — и Зарубин отлетел от него, как выпущенный из пушечного жерла. Его тут же подхватили под белы руки, сунули под нос нашатырь и выволокли в коридор. Павел неловко завозился на полу, сел, недоуменно вытащил дротик из шеи и спросил:
— Что это было-то, Сергеич?
— Не знаю, — ответил тот. — Сейчас езжай в больницу, сдашь кровь на анализ. Мало ли какая тут дрянь.
— Скажи, я трус? — спросил Алеша, лежа в постели и закинув руку за голову. Недавно они с Наташей наскребли-таки денег (не без помощи родителей и с той, и с другой стороны) и обзавелись немецким натяжным потолком со встроенными лампочками-крохотульками. Накал их можно было плавно регулировать ручкой в изголовье кровати. Единственным неудобством нового приобретения было отсутствие на нем какого-либо изъяна — вроде трещинки в старом потолке, причудливостью линий напоминавшей то ли старинную фреску, то ли схему Московского метрополитена. Иногда «сыщик» устраивал медитации, глядя на эту трещинку, — и, как ни странно, это помогало находить решение в каком-то вопросе…
— Ты? — Наташа удивленно приподнялась на локте.
— Понимаешь… — Алеша запнулся. — Я чувствовал себя… ну, едва ли не героем: еще бы, корреспондент на переднем крае криминальных, мать их, событий, вместе с опергруппой выезжаю на место происшествия, участвую в настоящих расследованиях… Наши редакционные девки млели, дуры. И вдруг сообразил, что кто-то — Силин или Оленин — всегда оказывались рядом со мной, все время меня кто-то поддерживал за локоток — чтобы я случайно не расквасил нос. А сегодня я впервые оказался с убийцей один на один. Тот человек, Топорков, мог убить меня одним движением: ножом, дротиком, просто голыми руками… И я ничего не смог бы сделать. Я уговаривал его сдаться без кровопролития, я держал его сколько мог — но я ведь чувствовал: еще секунда, и…
Наташа успокаивающе погладила его по щеке. Он отодвинулся и с горечью добавил:
— И когда убили Айлун… Я-то тебе заливал, будто помогал вытаскивать части тела с рельсов, а на самом деле сидел на скамейке и блевал в урну, все никак не мог остановиться… А потом, когда Андрея обнаружили мертвым и его мама сказала мне: «Почему мой сынок мертв, а ты еще жив?»… — Алеша сглотнул слюну, — я ведь не раскаяние испытывал, не чувство вины — а страх. Самый натуральный животный страх за свою шкуру…
Наташа помолчала. Потом доверчиво положила голову на грудь Алеши и тихонько сказала:
— После того как умер тот оперативник, Эдик Карагач, я должна была выйти к его родителям, они сидели в коридоре, напротив блока реанимации… Я должна была сказать им то, что говорят в таких случаях: простите, но ваш сын скончался, мы сделали все, что могли, примите соболезнования, тело можете забрать завтра в морге с девяти до четырнадцати, это по коридору налево, третья дверь… Я не смогла. Послала вместо себя медсестричку, совсем молоденькую, а сама сказала, что у меня схватило живот, побежала в туалет, заперлась там и полчаса сидела на унитазе. И даже не плакала: глаза кулаком зачем-то тру, а глаза сухие… — она помолчала. — Знаешь, то, как люди ведут себя в подобных ситуациях, не говорит ни об их смелости, ни о трусости.
— Вот как? — спросил Алеша. — А о чем же?
— Этом, что они все еще люди. И способны чувствовать чужую боль.
Чужая боль… Алеша прикрыл глаза — снова вспомнилась мама Андрея Софья Петровна. «Почему мой мальчик мертв, а ты жив? Почему?! Во что ты его втянул?!!»
— Все-таки зачем он выдумал сестру? Что он хотел сказать?
— Может быть, дело не в сестре? — заметила Наташа. — Что Андрей сказал тебе еще? Что она болеет астмой, что он ищет для нее специальный ингалятор…
— Небулайзер. «С третьего раза не можешь запомнить, а кое-кто запоминает с первого». Кто это мог быть? Фармацевт, врач…
— Или просто человек с хорошей моторной памятью.
— Что значит «моторной»?
— Кратковременной, — пояснила супруга. — Такой человек легко воспроизводит любое по сложности выражение или термин, но потом быстро забывает. Например, «андронный коллайдер».
