босиком. Там цвели цветы и порхали бабочки. И где-то там же начиналось множество тропинок, которые постепенно, соединяясь друг с другом, превращались в одну широкую дорогу, полого поднимавшуюся по склону холма. По этой дороге неспешно шагало множество людей, и все они направлялись к городу.
Отсюда было не разглядеть в деталях, но Лёха и так знал точно, что это за место.
Город счастья и общей гармонии, пожалуй, так правильнее всего было его назвать.
Здесь люди жили, трудились, творили, учились и отдыхали. При этом каждый, даже самый маленький из жителей занимался исключительно своим любимым делом, порой меняя его по собственному желанию, иной раз, объединяясь с товарищами, а то, наоборот, уединяясь ото всех, чтобы искать и находить всё новые грани совершенства.
Удастся ли туда попасть, Лёха пока не знал, а потому снова переключил внимание на вещи более близкие и непосредственно касающиеся его самого.
Он снова перевёл взгляд на острова, точнее на самый большой из них. Это действительно была часть земной тверди, а не какая-то там плавающая штука. Остров был просторный, почти плоский, правильной круглой формы, если смотреть сверху. Со всех сторон он обрывался в море невысокими, но отвесными скалами, а с берегом был соединён добротно сделанным каменным мостом, который охраняли два огромных, намного выше человеческого роста, древних воина в сверкающих на солнце кованых доспехах.
Посредине острова находился самый настоящий православный храм, белые стены которого напоминали искрящиеся на солнце глыбы чистейшего сахара, а переливающиеся золотом купола вызывали ассоциации с прозрачными каплями свежего мёда.
Люди, попадающие на остров, а надо заметить, что таких было немало, сначала непременно заходили в храм. Через некоторое время они появлялись с другой стороны, двигаясь прерывистой цепочкой через мост и дальше, по широкой дороге за горизонт, к сверкающему городу.
В этот момент Лёху как будто осенило! Он посмотрел вокруг. И ожидаемо увидел чуть в отдалении ещё два больших круглых острова. На одном, устремляя минареты в небо, располагалась мечеть, другой украшали затейливые узоры на стенах синагоги.
Всё оказалось так просто, естественно и знакомо.
Чтобы сейчас не мучиться неизвестностью, надо было вовремя всего лишь выбрать свой путь и, медленно ли, быстро – неважно, главное, не отступая следовать по нему.
Остров с храмом был до обидного близок, но только не было возможности хоть что-либо исправить, чтобы попасть на него.
Лёха опустил взгляд и, вдруг, наткнулся на знакомое лицо.
То оказалась старушка, тётя Капа. Её недавно похоронили, а до того она жила в одном из дворов, в который по своим нехитрым надобностям ему часто приходилось заглядывать. Там на углу стояла большая площадка для мусорных баков, на которую, если не посещать её регулярно, норовил положить глаз кто-нибудь из пришлых бездомных, так что Лёха заходил туда по нескольку раз на дню и неплохо знал местных обитателей.
Тётя Капа жила вместе с мужем, которого все в округе называли дядя Миша. Жили они скромно и тихо на первом этаже. Говорят, раньше они оба работали на заводе, но после выхода на пенсию дядя Миша подрядился в ЖЭКе работать дворником. С рассветом каждого дня он выходил на улицу, шебуршать широченной метлой, а в начале зимы обязательно сооружал из снега и заливал водой горку для окрестных детишек. Дети постепенно вырастали, у них появлялись собственные дети, но для всех он так и оставался всегда дядей Мишей. Два месяца назад его не стало, а очень скоро вслед за мужем засобиралась и она. На похороны к обоим пришло много самого разного народу, и всем было жаль, что этот мир покинули такие хорошие светлые люди.
Островок тёти Капы был такой же, как Лёхин по размерам, но по весу значительно меньше, из-за чего почти не тонул и уверенно плыл к берегу, подгоняемый попутным ветерком. До цели осталось совсем немного, и там, молодой и сильный, поджидал дядя Миша, готовый подхватить на руки свою такую же помолодевшую жену и подругу.
С его собственным Лехиным островком дело обстояло значительно хуже – если изначально он был такой же лёгкий, почти невесомый и чистый, то за годы, прожитые хозяином, он покрылся тяжёлой и толстой коростой грехов, соблазнов и просто глупостей. Даже каждое бранное и матерное слово, произнесённое Лёхой при жизни, прилипало грязно-серой песчинкой и хоть немного тянуло вниз. Были, правда, здесь же и все добрые дела – летали вокруг белыми облачками, силясь зацепиться, приподнять вверх или подтолкнуть ближе к берегу. Помогало это слабо, и факт оставался фактом: островок медленно, но верно шёл ко дну.
«А что с Толяном?!» – вопрос, возникший в мозгу, был так очевиден, что даже как-то стыдно стало. Лёха посмотрел вокруг и едва разглядел своего недавнего приятеля, настолько далеко от берега находился его остров.
У Толяна всё было плохо.
Суша под его ногами стремительно уходила вниз, на глазах уменьшаясь в размерах. Да оно и понятно (почему-то Лёха совершенно не удивился этому пониманию) – груз грехов здесь был значительно больше. Особенно тяготила, в буквальном смысле этого слова, привычка подворовывать у своих.
«Вон и пятидесятирублёвка моя заначенная нашлась, – подумал Лёха с грустью, – если б не потерялась, глядишь, и пожил бы ещё немного».
Между тем, островок под ногами Толяна съёжился до совсем уж крохотной кочки. Тот заметался, крича и выпучивая глаза от страха, то падая с плачем на колени, а то размахивая кулаками и адресуя кому-то обиды и проклятья.
Вот первые языки пламени коснулись голых ступней, и сразу же десятки жадных рук рванулись вверх вдоль тела, вцепляясь в кожу. Толян завыл, совсем уж по звериному. Его опрокинули, потянули вниз, и через секунду всё было кончено.
От увиденного Лёхе стало не по себе. Кожа как от озноба покрылась мелкими противными пупырышками.
Он встал на четвереньки, осторожно пододвинулся к самому краю и попытался оценить, как быстро его островок погружается в горячую пучину. Ещё можно было прикинуть скорость движения и расстояние до берега, но и без долгих расчетов было понятно: запаса плавучести едва ли хватит до половины пути.
Берег был таким близким и совершенно недостижимым!
Лёха в бессильном изнеможении опустился на песок. Он понял, что всё кончено.
Он снова вспомнил Толяна, последний вой, униженные слёзы. Стало противно.
«А вот хрен вам! – Вдруг погрозил он своим невидимым недоброжелателям. – Такого вы от меня не дождётесь!»
Что теперь делать? Как и кому молиться, если ты никогда в жизни этого не делал?
