– Да ты меня! – передразнил Никита. – Ничего ты со мной не сделаешь, я его гость, а не твой! – и показал на Ангела, скромно отошедшего в сторонку. – Ты сам здесь в гостях, так что попридержи язык свой, Повелитель, ядрёна вошь…
Тувалкаин от этих слов аж задымился, а кожаная рубаха его и штаны стали лопаться от нестерпимого жара, бушевавшего в нём ядовитого пламени. Сжав кулаки до хруста в суставах, и оббежав пару раз вокруг Никиты, поминутно спотыкаясь, подпрыгивая, ругаясь на инфернальном диалекте, словно в ритуальном танце, он также вприпрыжку кинулся к своей колеснице. С бешенством, выдернув вожжи и плётку из рук слуги, Тувалкаин принялся хлобыстать застоявшихся огненных коней, вымещая на них всю свою неизлитую злобу. Кони рванули с места, но Повелитель огня всё же проорал на прощание, грозя Никите зажатой в кулак плёткой:
– Огня тебе? Огня? Без огня поживи! Сам приползёшь! Поклонишься!.. Я тебе всё припомню!..
Никита никак не мог вникнуть в смысл угроз Тувалкаина – внутренний огонь, питающий человека изнутри, отнять никто не может, даже Ангел. Причём же тут потомок Каина? Хоть ему и удалось стать номинальным Повелителем, но никаких угроз Тувалкаин не сможет выполнить без разрешения настоящего хозяина. Вот только если Ангел разрешит или уже разрешил своему «свадебному генералу» поизмываться над своим гостем, тогда…
Но ведь Никита – гость в этом царстве, значит… А ничего это не значит! Ангел не обещал никакого статуса неприкосновенности и может очень даже запросто разрешить Повелителю огня отвести душу и поиздеваться над непокорным гостем, сломить и сломать его за непочтительность. Ведь князю мира сего поклоняется и стар, и млад, а тут какой-то писатель гордость свою показывает. Но сказано: гордость – самый любимый грех Ангела. Не захочет ли он сыграть на этом?
Колесница Тувалкаина снова превратилась в яркую пульсирующую на прозрачном небосклоне звёздочку, стремительно несущуюся по огненной сфере к полюсу. И вскоре совсем затерялась среди искорок, миллионами вспыхивающих в обозримом огненном пространстве.
Никита хотел было за разъяснением обратиться к Ангелу, да тот обычным манером исчез по-ангельски, оставив гостя наедине с невесёлыми мыслями. Под ногами на не развалившемся ещё обломке планеты догорал синепламенный напиток, выплеснувшийся из золотого бокала, выжигая в базальтовой скале каверны и оспины. Никита попытался представить что может приключиться со внутренностями, если проглотить такое пойло и спину снова обдало холодным огнём интуиции.
Недалеко на камнях валялся сплющенный кубок. Ну и силища! Повелитель огня грохнул бокалом о землю так, что тот сложился почти вдвое, а резная ножка согнулась крючком. Никита хотел подобрать кубок, нагнулся и поначалу не понял, что произошло. Просто стало темно. Темнота свалилась отовсюду и принялась подминать под себя отвоёванное у огня пространство. Значит, Ангел разрешил-таки испытать физическое тело гостя на прочность!
Было холодно.
Холодно и темно.
В замороженном состоянии сомнамбулы окружающее пространство казалось двумерным, сплющенным. Будто кто-то развесил вокруг безразмерные бумажные плакаты с совершенно непрописанной или непропечатанной перспективой. К тому же темень довершила дело, и объём пропал, сплющился, будто кусок металла под кузнечным молотом.
Нет. Кусок металла, даже сплющенный, всегда останется объёмным, потому что он горячий, потому, что полыхает молодым ретивым огнём. От огня нагревается окружающий воздух, начинает фонить, накатываться разогретыми волнами, раздавать полученное тепло, чтобы получить ещё. И тепло от огня снова зажигает тлеющую искру онгона, которая из-за таящихся в ней страстей, из-за ненависти и состраданья, из-за глубокой человечной любви ещё не потухла в глубинах души.
А огонь… нет, его уже нет. Проникает ли в тело пространственное тепло? Ведь у любого воздушного пространства есть собственное тепло. Только пространственное тепло может проникать внутрь любой вещи. Так же, как и холод, умеющий проникать в любые щели гораздо проворнее, чем тепло.
Но сейчас было холодно. Неимоверно холодно. Поэтому оставшиеся в сознании мысли понемногу сворачивались и потухали, ожидая вспышки волшебного пламени онгона. Без него, как ни странно, тело человека теряло жизнь, будто из губки выжимали впитанную воду.
Холод планомерно опутывал не только тело, но и не пропавшее пока сознание.
Вместе с холодом накатывал тягучий липкий сон. Также ровно, также планомерно, словно паук, опутывающий попавшую в сети бабочку. Вот уже ни усиков, ни смешных узоров на крыльях – все сплошная паутина, сплошное ничто, мешочек с продуктами, подвешенный на ниточке.
Этот образ заставил Никиту встряхнуться, пошевелиться. Сразу стало теплее. То ли от непогасшего внутреннего пламени, то ли от внешнего пространственного тепла, но по телу заструились, совсем было закисшие кровеносные шарики. Никита сначала с трудом, но потом всё быстрее и быстрее работал руками, крутил головой, торсом, ногами, будто ехал на велосипеде. Наконец, начал приседать. Это вконец вернуло сознание в норму, зрение обострилось, слух тоже. Пространство стало сжиматься и разжиматься, превращаться в ощутимое, реальное, трёхмерное.
Вскоре стало совсем тепло. Хотя это понятие было пока ещё нереальным. Но Никита вдруг очутился в обыкновенной русской избе, похожей на миллионы других таких же. Действительно, перед глазами ясно проступили очертания бревенчатых стен настоящей русской избы! Если Ангел, либо его дружок-генерал бросили непокорного в русской избе, то никакого наказания смертью или обморожением у них не получится. Брёвна, заготавливаемые для сруба русской избы, сначала вымачивали, как и лыко для лаптей, в болоте без доступа воздуха. Потом три года сушили и лишь после этого брались делать сруб. Но срубленный из таких брёвен дом, никогда не позволял хозяйничать злым отрицательным энергиям.
Стоп! Что-то тут всё же не так. Русская изба – это хорошо! Но внутри было до боли знакомое убранство и деревенская мебель: вон сундук, закованный крест-накрест металлическими полосами; широкие лавки по стене; большой стол, покрытый чистой, вышитой петухами, скатертью; вместительная кровать… Где-то, когда-то картинка эта попадалась на жизненном пути Никиты. Вот только вспомнить бы где?
Наружная дверь с низкой притолокой, меж тем, надсадно скрипнув, медленно открылась. В щель проникла струйка свежего сквозняка, разогнавшего в мгновенье ока кислый межвременный неземной холод.
В дверную щель сначала просунул голову и оглядел избу белобрысый мальчишка. Дверь ещё раз длинно, с противной надсадностью, скрипнула, и в избу вошёл мальчик в сатиновой синей рубашке, шароварах и китайских кедах. В деревне – кеды? Китайские?
