Консьержка ждала в коридоре и, кажется, удивилась его серьезному виду. Видимо, он не отдавал себе отчета, какое у него выражение лица.
— Ей плохо?
— Вам лучше сейчас к ней подняться. Если что-нибудь случится, сообщите мне, я буду у мадемуазель Клеман.
Несколько минут спустя он говорил с Торрансом.
— Люка на месте?
— Уехал на Итальянскую площадь, там началось что-то вроде поножовщины.
— Попроси, пожалуйста, срочно начать наблюдение за телефоном мадам Бурсико на улице Ломон. А потом пошли мне кого-нибудь из инспекторов.
— Здесь Ваше.
— Хорошо. Я буду в маленьком ресторане напротив.
Вешая трубку, он заметил, что мадемуазель Клеман смотрит на него в «глазок». Выражение ее лица показалось ему необычным. Она смотрела на него если не с ужасом, то, во всяком случае, с некоторой опаской.
А может, это потому, что сам он внезапно изменился. Следствие сошло с мертвой точки, он кончил топтаться на месте и разнюхивать по углам.
Он встретил мадемуазель Клеман в дверях гостиной.
— Вы уходите?
— Иду обедать.
— Что мне делать, если вам позвонят?
— Позовите меня, я буду у овернца.
Она не решилась спросить, как обычно, есть ли что-нибудь новое. Быть может, она слышала разговор по телефону? Во всяком случае, понимала, что сейчас не время изображать взбалмошную девочку.
* * *
— Это ты, Торранс?
На этот раз он звонил из бистро.
— Она еще никому не звонила, шеф.
— Пусть все-таки наблюдают. Сколько сейчас людей в твоем распоряжении?
— Сегодня ночью можно использовать трех или четырех человек.
Мегрэ произнес по складам фамилию Бурсико, потом Бинэ.
— Запиши. Ей сорок восемь лет, она родилась в Гавре. Ее отец служил во флоте. У нее есть братья и сестры. Это для сыскной бригады в Гавре. Пусть поищут в архивах мэрии и всюду, где только смогут.
— А в Париже?
— Пусть тоже обойдут мэрии. Она жила в районе Руль. Хорошо, если бы ты посмотрел дела полиции нравов двадцатилетней или даже двадцатипятилетней давности.
На другом конце провода толстый Торранс лихорадочно записывал его слова.
— Все?
— Нет. Поднимись на чердак и посмотри в архивах, нет ли чего на фамилию Бинэ. И еще: завтра утром пусть кто-нибудь сходит в бельевой магазин на бульваре Сен-Мишель, недалеко от улицы Мсье де Прэнс. Хозяева, возможно, переменились, но авось их удастся разыскать… На все это может потребоваться или несколько часов, или несколько недель, как повезет. Словом, постарайся разузнать все о некой Франсуазе Бинэ, которая лет пятнадцать тому назад жила на улице Мсье де Прэнс, дом сорок восемь.
— Вы будете на улице Ломон?
— Да. Ваше я оставлю у себя. Он работает в ночь?
— Он заступил час назад.
— Как Жанвье?
— Дня через два-три его перевезут домой. Он настаивает, и жена тоже, хотя врач собирался подержать его еще немного.
Когда он вернулся в бистро, инспектор Ваше уже был там и ожидал его, сидя за столиком.
— Ты обедал?
— Да. У вас есть новости?
— Нет. Дождь все еще идет?
Ваше показал на свой мокрый плащ, который он повесил на вешалку.
— Очень жаль, старина, но мне придется попросить тебя провести ночь на улице. Впрочем, если ты не будешь отходить от окна в гостиной, то обойдется и так. Нужно наблюдать только за одним домом.
Ел он без аппетита. Вспомнил, что не позвонил врачу, как пригрозил мадам Бурсико. Он даже не узнал его фамилии.
После обеда Мегрэ направился к мадам Келлер. Она посмотрела на него с упреком.
— Что вы ей наговорили? Лежит на кровати, как мертвая, даже не обратила на меня внимания. Она плакала. По щекам у бедняжки лились крупные слезы.
— Она с вами не разговаривала?
— Только покачала головой, когда я спросила, не нужно ли ей чего-нибудь. Я закрыла окно и потушила лампу.
— У нее в комнате есть лекарства? — с тревогой спросил Мегрэ.
— Есть всякие: в склянках, пилюли, порошки. Врачи уже все перепробовали. Вы думаете, она может?…
Консьержка испугалась. Он сохранял хладнокровие.
— Вряд ли это в ее характере, — сказал он, — но вам, пожалуй, лучше побыть возле нее, пока я не пришлю сюда сиделку.
— Она не захочет.
— Скажите, что это я вам приказал.
— Она рассердится на меня…
Мегрэ пожал плечами, перешел через улицу, увидел Ваше возле дома мадемуазель Клеман и послал его за сиделкой, услугами которой уголовная полиция часто пользовалась.
В десять часов вечера на улице Ломон все было спокойно. Слышался только тихий шум дождя. В окне напротив горел свет. Штора была поднята. Из своего окна Мегрэ мог видеть сиделку, которая читала роман, сидя в кресле. Мадам Бурсико, казалось, спала.
Мадемуазель Клеман ушла в свою комнату. Мадемуазель Изабель сидела дома. Ребенок Лотаров не плакал. Фашен тихо занимался. Сафты вполголоса разговаривали.
В первом этаже Ваше отдернул занавеску в гостиной так, чтобы видеть все происходящее на улице, и устроился в темноте, поставив возле себя кружку кофе и закуривая одну сигарету за другой.
Мегрэ не ложился: ожидал телефонного звонка своей жены. Когда телефон зазвонил, он спустился в холл в домашних туфлях.
— …Нет, нет. Я очень хорошо себя чувствую, — уверял он.
— Надеюсь, ты не собираешься вечно жить в этом доме? Послушай. Ортанз гораздо лучше, и я, возможно, приеду послезавтра, а может быть, и завтра вечером… Ты, кажется, не очень то обрадовался…
Он ответил, думая о другом:
— Да нет, что ты!
Потом, прежде чем пойти спать, пошел перекинуться несколькими словами с Ваше. Он слышал, как мадемуазель Клеман ходила по своей комнате, потом матрац заскрипел под ее тяжестью.
Мегрэ долго не мог уснуть. Все думал об освещенном окне на другой стороне улицы. Он вспомнил также этого идиота Паулюса и даже обозлился, как будто возлагая на него ответственность за все, что произошло и что могло еще произойти.
Глава седьмая, где Мегрэ вспоминает о единственном цыпленке, которого он в своей жизни зарезал, и где мадемуазель Клеман очень взволнована тем, что увидела преступника
Когда он проснулся в первый раз, незадолго до часу ночи, в доме напротив светились два окна.
Согласно его инструкциям сиделка не опустила штору, и кружевные занавески были раздвинуты, так что он мог видеть белое пятно постели и неподвижное лицо Франсуазы Бурсико.
Она лежала на спине с закрытыми глазами. Когда он смотрел на нее сверху, ее нос казался тоньше и длиннее.
Сиделка по-прежнему читала книгу. Возле нее на столике, придвинутом к креслу, стояла чашка кофе.
