Мистер Генри сидел у меня в комнате у камина и, по обыкновению, беседовал со мной «о человеке», который «не стыдился делать непозволительные вещи», и что в эти дела «кому-нибудь» следовало бы вмешаться и прочее, одним словом, о предмете, тревожившем нас и о котором мы рассуждали изо дня в день. Я в это время стоял возле окна и заметил, как мимо него прошел мастер Баллантрэ вместе с миссис Генри и маленькой Катарин. Девочка бегала по саду взад и вперед и наслаждалась чудным свежим воздухом, в то время как ее дядюшка нашептывал ее маменьке что-то на ухо, и, по всей вероятности, то, что он говорил, было чрезвычайно интересно, потому что миссис Генри жадно прислушивалась к его словам.
Глядя на эту сцену, я не выдержал дольше и сказал:
— Если бы я был на вашем месте, мистер Генри, то я откровенно поговорил бы с лордом.
— Маккеллар, Маккеллар, да разве я могу идти жаловаться отцу, — сказал он, — когда я знаю, что этим навлеку на себя его гнев! Да, наконец, к чему мне жаловаться, когда причина моего несчастья лежит во мне самом. Во мне, именно во мне: я не умею заставить любить себя, я не умею внушить к себе любовь. Отец благодарен мне за то, что я для него делаю, он ценит меня, но он не думает обо мне и нисколько не интересуется тем, что касается меня. Уж такова моя участь! — Он вскочил и затоптал ногами искру, упавшую из камина. — Но что-нибудь надо предпринять, Маккеллар, — сказал он, глядя на меня через плечо, — какой-нибудь способ необходимо найти, так это не может продолжаться. Я человек терпеливый, даже чересчур терпеливый, и я теперь начинаю презирать себя за свое терпение. Я сам наложил на себя оковы и теперь страдаю от этого.
Он погрузился в мрачное раздумье.
— Не теряйте мужества, подождем и увидим, чем это кончится, — сказал я.
— Ах, я на все махнул рукой! — сказал он таким тоном и с таким сердитым выражением лица, что мне трудно было поверить в искренность сказанных им слов.
ГЛАВА V
Перечень всего, что случилось в ночь 27 февраля 1757 года
Вечером того дня, в который между мной и мистером Генри происходил вышеупомянутый разговор, мастер Баллантрэ куда-то уехал. Он провел вне дома также большую часть следующего дня, этого злополучного 27 февраля, и к вечеру этого дня вернулся домой. Где он был и что он делал во время своего отсутствия, этим мы не интересовались и не спросили его об этом. Если бы мы поступили иначе и навели бы насчет него справки, то быть может, многое из того, что произошло, вовсе бы не случилось. Но так как мы этого не сделали, что с нашей стороны было очень глупо, то об этом и говорить не стоит, и я лучше расскажу подробно и по порядку все, что случилось в этот злополучный вечер и в следующую за ним ночь, и познакомлю читателя с малейшими подробностями этого происшествия. Чтобы в точности передать печальное происшествие, случившееся в ночь на 28 февраля, я попрошу читателя следовать за мной шаг за шагом, а чтобы быть вполне беспристрастным, мне придется рассказать и то, что говорит не вполне в пользу мистера Генри, поэтому я заранее прошу читателя иметь к нему снисхождение.
В продолжение всего 27 февраля погода стояла очень суровая, холод был неимоверный, так что у людей, проходивших по улице, шел даже пар изо рта, и все они походили на ходячие дымовые трубы. Очаг был полон топлива; птицы, стараясь найти приют от холода, усаживались на подоконниках и залетали в сени, а те из них, которые не находили пристанища, скакали по замерзшей земле. Время от времени луч солнца падал на землю и освещал покрытые инеем леса и холмы, стоявший на море люггер капитана Крэля, выжидавший попутного ветра, и белые крыши хижин и других строений, из труб которых поднимался дым. Весь этот зимний ландшафт был необыкновенно красив. С наступлением ночи туман начал окутывать землю густой пеленой, небо сделалось совершенно серое, ни одной звездочки не было видно. Мороз еще усилился. Ночь была мрачная и холодная, самая подходящая для таких страшных событий, которые в продолжение ее совершились.
Миссис Генри, по своему обыкновению очень рано отправилась спать, а мистер Генри, мастер Баллантрэ и я уселись, как мы это иногда делали, за карты, чтобы как-нибудь провести вечер. Играть в карты мы стали в Деррисдире с тех пор, как мастер Баллантрэ приехал, — он ввел эту моду. В то время как мы играли, милорд сидел у камина и грелся, но, по всей вероятности, ему захотелось погреться еще побольше, потому что он вдруг, никому ничего не сказав, потихоньку вышел из зала и пошел к себе в спальню, чтобы улечься в постель, где, разумеется, было еще теплее.
Мы остались втроем в комнате; интереса оставаться нам дольше вместе после того, как лорд ушел, у нас, разумеется, не было, но так как карты были уже сданы, то мы остались сидеть, чтобы доиграть игру. Мы обыкновенно долго засиживались, лорд не любил рано ложиться спать и хотя в этот раз он ушел раньше, чем обыкновенно, был все-таки уже первый час ночи, когда он нас покинул. Прислуга в доме давно уже спала, и в то время, как мы сидели и швыряли карты, время от времени попивая вино, вокруг нас царила полная тишина.
До сих пор я никогда не замечал, чтобы мастер Баллантрэ пил неумеренно, но в этот вечер он, по моему мнению, производил впечатление человека, выпившего лишнее. Хотя он и старался скрыть это, я все-таки заметил, что он не вполне трезв.
Как только дверь за лордом захлопнулась, Баллантрэ без всякой видимой причины вдруг переменил тон и, вместо того, чтобы разговаривать с нами вежливо, как он делал это в присутствии лорда, стал говорить нам дерзости.
— Мой дорогой Генри, тебе ходить, — сказал он в то время, как отец выходил из комнаты, но как только старик не мог больше слышать его слов, сразу переменил тон и сказал: — Странно, Иаков, что даже в карты ты не умеешь играть, как джентльмен, ты играешь совсем как сапожник. Ты и в картах такой же бестолковый и тупоумный, как в жизни. Твоя… как тебе сказать, твоя lenteur d'hébété, me fait rager — да, приводит меня в ярость, именно в ярость. Мне даже как-то странно иметь такого брата. Мне кажется, что с каким-нибудь старым подагриком, и с тем интереснее играть, чем с тобой, тот все-таки больше увлекается, а ты какой-то сухарь и больше ничего.
Мистер Генри не отвечал и смотрел со вниманием на свои карты; казалось, он обдумывал, как ему лучше ходить, но между тем я уверен, что мысли его были заняты совсем другим.
— Ах, какая тоска, какая тоска играть с тобой! — закричал снова мастер Баллантрэ. — Quel lourdeau! Но к чему я употребляю французские фразы, когда имею дело с таким невеждой? Ты, мой дорогой братец, ведь, наверно, не знаешь, что такое lourdeau. Lourdeau — это то же самое, что неотесанный, грубый человек, шут гороховый, олух, человек, у которого нет ни грации, ни изящности в манерах, ни сообразительности, ни быстроты в движениях, у которого нет ничего такого, чем бы он мог нравиться и блеснуть, одним словом, если ты желаешь в точности знать, что это такое, то потрудись встать и взглянуть на себя в зеркало. Поверь, что я говорю тебе все это из желания тебе добра; я хочу, чтобы ты изменился к лучшему, и я должен сказать, что единственно, чем я развлекаюсь в этом скучном доме, это тем, что, играя в карты с двумя старыми подагриками (при этих словах он зевнул и взглянул на меня), стараюсь их расшевелить. Вас, положим, мне легче вывести из вашей апатии, мне стоит только употребить кличку, которую вам дали, — обратился он ко мне, — но вот с этим джентльменом я ничего не могу сделать, он, мне кажется, совсем спит над своими картами. Я могу даже на деле доказать тебе, что я прав, и что эпитеты, которые я дал тебе, ты вполне заслуживаешь, — обратился он снова к брату. — Насколько я мог заметить, благодаря тому, что ты не отличаешься интересными качествами, ты теряешь также много в сравнении со мной в глазах женщин; вот, например, я знаю одну женщину, — сказал он каким-то особенным, насмешливым тоном, — которая теперь предпочитает меня тебе или, вернее, которая никогда не переставала увлекаться мной, тогда как тобой — нисколько.
