стремглав промчавшегося мимо них испуганного чем-то, точно взбесившегося лося и, наконец, уединённый бревенчатый дом на заросшей цветами поляне, где они очень некстати решили переночевать и где увидели такое, от чего едва унесли ноги. Но, как выяснилось вскоре, это было только начало…
– Поверь, нам и в голову не могло прийти, что всё так закончится, – сказал Юра в заключение, уже не избегая Марининого взгляда, а спокойно и открыто глядя в её неотступно устремлённые на него проницательные серо-голубые глаза. – Что он пойдёт за нами, что найдёт нас и устроит… всё это… – тут его голос дрогнул, а лицо насупилось и помрачнело.
Марина стояла задумавшись. Слёз в её глазах уже не было, остались лишь едва уловимые следы на щеках от двух просохших слезинок. Она хмурила брови и слегка морщила лоб. Ненадолго отведя взгляд от Юры, опять посмотрела на него и отрывисто спросила:
– Кто он, по-твоему?
Юра замешкался с ответом, и за него высказался Паша, снова выдвинув уже озвученную им недавно версию:
– Снежный человек, естественно! Я вон уже говорил Юрику… Все приметы совпадают: с виду обезьяна, но ходит на двух ногах, рост два с лишним метра, силища невероятная… Типичный йети! Какие тут могут быть сомнения?
На этот раз Марина не осталась равнодушной к Пашиным словам. Она бросила на него раздумчивый взгляд, а затем вопросительный и испытующий – на Юру.
– Ты тоже так думаешь?
Тот лишь пожал плечами.
– Не знаю. Я не знаю, что и думать… Это выше моего понимания. И, похоже, человеческого понимания вообще… Знаю только, – примолвил он, понизив голос и немного склонив голову, – что так страшно мне не было никогда. За всю мою жизнь… И, наверно, уже не будет…
Марина, чуть прищурясь, повела глазами вокруг и согласно кивнула.
– Мне тоже.
Затем, словно одушевлённая какой-то новой мыслью, она приблизилась к Юре вплотную, положила руку ему на плечо и заглянула в его глаза.
– Ты спас меня, – вполголоса, с придыханием сказала она. – Я не забуду этого. Что бы ни случилось дальше…
– Этого ты могла бы и не говорить, – произнёс он, неотрывно глядя в глубокую, мерцающую лазурь её глаз. – Разве могло быть иначе?..
Она чуть-чуть, краешками губ, улыбнулась и снова тряхнула пышной копной своих золотистых, будто сияющих волос.
Юра не мог отвести от неё глаз. Он любовался ею. У него спирало дыхание. Так долго сотрясавшая его дрожь страха и нервного возбуждения уступила место совсем другой дрожи…
– Я, конечно, дико извиняюсь, – донёсся до них, будто издалека, ворчливо-насмешливый Пашин голос. – Я очень понимаю и где-то разделяю ваши чувства – сам был молодым, знаю, – но, мне кажется, не совсем подходящее время сейчас… Да и дождь, того и гляди, пойдёт, – заметил он, боднув головой на затянутый тучами промозглый небосвод, с которого всё чаще падали крупные холодные капли.
Юра и Марина, точно смутившись, отстранились друг от друга и тоже поглядели на небо.
– Да, надо идти, – переведя дух, сказал Юра. – Хотя не вполне понятно куда. Опять наугад…
– А чего тут думать-то? – проговорил Паша, небрежно махнув рукой. – Дорога перед нами. Хотя и не совсем ровная. Куда-нибудь да выведет в конце концов.
Юра взглянул на убегавшую вдаль и терявшуюся за деревьями извилистую, прихотливую дорогу, изрытую бесчисленными рытвинами и ямами, из-за одной из которых так внезапно и жёстко закончилась их стремительная поездка на «пазике», лежавшем теперь на боку среди поломанных кустов и смятой травы. Предложить другой вариант он не мог, – ничего не приходило в голову, занятую какими-то совершенно посторонними, несвоевременными, не идущими к делу мыслями, связанными почти исключительно с Мариной. А потому, переведя на неё внимательный, многозначительный взгляд и взяв её за руку, он утвердительно кивнул и промолвил:
– Да, пойдём.
Следующий час-полтора они двигались по лесной дороге, то и дело огибая попеременно попадавшиеся им на пути бугры и впадины, поглядывая на чреватое дождём облачное, будто задымленное небо, с которого продолжала сеяться противная холодная морось, и по сторонам, на подступавшие к самой дороге, точно стискивавшие её густые заросли, становившиеся чем дальше, тем плотнее и непрогляднее. В результате через какое-то время путники шли уже почти в полумраке, как если бы наступил вечер и сгущались сумерки, в то время как на самом деле стояло раннее утро. Дорога понемногу сужалась, постепенно превращаясь в тропу, делалась ещё более неровной и ухабистой, полузаросшей травой, а местами и кустарником; периодически то с одной, то с другой стороны, словно преграждая путь, высовывалась длинная ветка или еловая лапа.
– Да-а, тут «пазик» уж точно не проехал бы, – бормотал Паша, отодвигая рукой очередную усыпанную продолговатой пахучей хвоей ветвь, едва не упёршуюся ему в грудь. – Здесь самим пройти бы.
Шедшие следом за ним Юра и Марина, в отличие от Паши, практически не замечали неудобств пути, да и вообще мало что вокруг замечали. Всё их внимание было поглощено друг другом. Они держались за руки, плотно переплетя пальцы и порой слегка сжимая их; они почти не спускали один с одного блестящих немигающих глаз, в которых сквозили нежность, желание и ещё какое-то неизъяснимое, не поддающееся определению чувство; они не произносили ни слова, выражая всё то, что они переживали сейчас, взглядами, улыбками, неуловимым движением губ, скупым, сдержанным жестом. Они точно вели нескончаемый безмолвный диалог – содержательный, насыщенный, напряжённый и одновременно лёгкий и непринуждённый – и прекрасно понимали один другого. Быть может, слова были бы теперь для них даже излишни; обычными словами трудно, а пожалуй и невозможно было выразить всё то, что они ощущали в этот момент. Пережитый ужас, потрясение и шок наложили на них свою неизгладимую печать, предельно обнажили и обострили их чувства, сообщив им особую прелесть, пряный, пьянящий аромат, неизмеримую глубину, от которой захватывало дух. Но вместе с тем придали им как будто некоторый оттенок непрочности, хрупкости, обречённости…
Паша был настроен куда более прозаично. Чуждый серьёзных и сложных чувств, он был одолеваем более приземлёнными и будничными соображениями. Ощупывая набитую во время аварии шишку, достигшую к этому времени максимальной величины и походившую размером и цветом на крупную спелую сливу, он, кривясь и гримасничая, словно от боли, которой на самом деле почти не было, бурчал что-то невразумительное, испускал тяжкие вздохи и сокрушённо тряс головой. И всякий раз пугливо озирался и замедлял шаг, едва заслышав малейший шорох, шуршание или треск, порой доносившиеся из леса. Несколько мгновений пристально, замерев и напрягшись, вглядывался в лесной сумрак, готовясь увидеть до дрожи знакомый чёрный силуэт. И лишь твёрдо удостоверившись, что
