Алексей Зайцев
КОЛОМБИНА
Я хорошо помню тот сентябрьский день, когда ее встретил.
Она сидела на деревянной скамейке и думала о чем-то настолько серьезном, что не укладывалось в моем десятилетнем мозгу. Пахло горелой листвой, я в очередной раз прогулял математику и наслаждался той самой свободой, что может быть доступна только школьнику, решившемуся на столь отчаянный поступок.
С утра прошел дождь. Трава под ногами была мокрая, но тучи уже рассеялись, и солнце весело отражалось в лужах.
На этот раз я выбрал для прогулки новый маршрут, свернув на улицу, где прежде никогда не бывал. Минуя спортзал и продуктовый магазин, неожиданно вышел в парк аттракционов.
Я очень удивился — раньше я видел такие парки только в центре города, когда гулял там с родителями. У меня даже глаза разбежались: похожие на драконов карусели, игровые автоматы в виде волшебников, восточные шатры, расписанные золотыми драконами. Пахло имбирем. Грустно пела шарманка. Качели и карусели светились яркими огнями, несмотря на то что было утро и подсветки не требовалось.
В парке не было ни души. Только она одна. Тогда я не знал, сколько ей было лет. Теперь думаю — чуть меньше тридцати. Это была самая красивая женщина из всех, кого я видел в своей жизни. И самая необычная. Начнем с того, что она была одета в костюм Коломбины.
Тело ее обтягивал комбинезон, разрисованный черными и красными ромбами. Она сидела, ссутулившись, грустно глядя на асфальт под ногами.
Я смотрел на нее словно вор. Я только что сделал открытие, что взрослые женщины могут быть гораздо красивее сверстниц-девчонок. Ее лицо казалось идеальным. Я не мог оторвать от нее взгляда. Сейчас я бы назвал ее лицо аристократичным. Впрочем, тогда меня потрясла не только красота. Она была такой грустной, что у меня защемило сердце. «Отчего она так страдает?» — думал я.
И тут Коломбина меня заметила.
— Привет, лисенок, охотишься? — она чуть улыбнулась, но грусть ее при этом никуда не делась.
Она смотрела на меня в упор, и я словно заколдованный произнес:
— Вы такая красивая! Вы самая красивая на свете!
Она протянула мне руку в красной перчатке, я подошел и легко пожал ее.
— Ты можешь посидеть со мной, если хочешь. В прозрачной реке время останавливается.
Я не понял, что она имела в виду, но с удовольствием сел рядом, хотя и чувствовал себя немного скованным.
— У меня сегодня странный день. Никак не могу собрать росу, упавшую вне ресниц.
— Я вас не понимаю, — улыбнулся я.
— Ты ведь тоже думал о росе и ресницах, когда спас лисенка?
В этот момент я подумал, что, возможно, она сумасшедшая. Мне стало страшно. Но не столько за себя, сколько оттого, что сумасшедшими, оказывается, могут быть даже такие красавицы, принцессы.
— Какого лисенка? — спросил я.
— Железные зубы, запах резины, крик вороны. Признайся, что в тот момент время для тебя тоже остановилось:
Я промолчал.
— Тебе не в чем себя обвинять и нечего бояться. Время становится стеклянным всякий раз, когда вступаешь в водоворот отражений.
— А почему вы так странно одеты? — спросил я. — Вы работаете в парке развлечений?
— Глупости, лисенок. Я одета в такую же кожу, как и ты. Только в женскую. А что касаемо развлечений, то мы все ими работаем. То развлечениями, то огорчениями.
— Вы такая красивая! — снова сказал я.
— Это потому что с меня еще не содрали шипы.
— Что это значит?
— Тебе какие больше розы нравятся: стеклянные или бумажные?
— Обычные.
— Обычными бывают только ромашки.
— Ну, живые.
— А живые без шипов невозможны. Скажи, зачем их сдирать? Только для того, чтобы было приятней трогать? А ты знаешь, например, что у черной розы усыпляющий аромат?
— Нет.
— А что сон — это зеркальное отражение наших несовер-шённых поступков?
Она окончательно меня запутала. Я еще никогда не встречал человека, говорящего такие загадочные вещи.
— Если я ныряю в отражение, то выхожу из зеркала уже совсем другой, понимаешь? Словно с меня смыли весь мой естественный запах. Словно отрезали живые шипы.
Я кивнул, хотя и не понял ни слова.
— Скажите, почему вы такая грустная?
— Подсолнуху лилия кажется грустной только потому, что сам он не бледен.
— Вы так загадочно говорите. Мне ничего не удается понять.
— Это как слушать звуки из морской раковины, лисенок. Слышишь либо шум, либо голос вселенной.
— Мне бы хотелось, чтобы вы улыбнулись. Хотите, я покажу карточные фокусы, которым выучился у приятеля?
— Давай. Я даже дам тебе колоду.
Она протянула мне колоду, но это были не те карты, к которым я привык. Теперь я знаю, что Коломбина дала мне карты Таро. Но тогда… тогда я смотрел на них во все глаза от удивления.
— Никогда не видел таких карт.
Внезапно раздался очень тревожный звук. Даже не звук — мелодия. Играли на какой-то дудочке. Музыка была очень тоскливой. Когда она послышалась, Коломбина погрустнела еще больше.
— Мы еще увидимся. Если захочешь. Сейчас мне надо идти.
Она встала и пошла к дальнему черно-красному шатру, неживой походкой. Словно кукла-марионетка.
Мне очень хотелось сказать ей на прощание что-нибудь значимое и взрослое. Я немного подумал и, прежде чем она успела скрыться в шатре, крикнул:
— Берегите свои шипы!
Коломбина не оглянулась. Она вошла в шатер как-то незаметно, словно нырнула в него. Только стояла, и вот ее уже нет.
Я поплелся домой, решив прогулять и остальные уроки тоже. В школу теперь идти совсем не хотелось. Я мог думать только о Коломбине. Не отпустили» мысли о ней меня и ночью. Лежа в кровати, я вспоминал ее грустные черные глаза.
— Это как слушать звуки из морской раковины, лисенок.
— Слышишь либо шум, либо голос вселенной, — повторил я ее слова, глядя в темноту.
Интересно, почему же она все-таки такая грустная?
Спал я плохо. Всю ночь мне снился странный мучительный сон о красивой розе. Эта роза была живая. Она умела говорить, петь и танцевать. У нее был длинный зеленый стебель, украшенный большими острыми шипами и огромный черно-красный бутон, лепестки которого были покрыты росой. От розы шел изумительно вкусный запах: смесь имбиря и мака, этот запах усыплял. Роза рассказывала мне красивые истории о далеких загадочных землях, и вскоре я понял, что начинаю в нее влюбляться. Я хотел ее поцеловать, но вдруг откуда-то с неба появились две огромные черные руки и схватили мою розу. Одна рука держала ее за лепестки, а вторая отдирала ей шипы железными клещами. Роза плакала, крупные прозрачные слезы падали на землю. Я попытался ей помочь, выхватить ее из черных рук, но тут передо мной возникло страшное, искаженное гримасой мужское лицо в черном колпаке, и я проснулся.
