небо надо знать, и землю, и воду, иметь хорошую «чуйку», как нынешняя молодежь величает чутье, и с техникой быть на «ты», и с наукой, – в общем, всякий штурман – это ученый муж. Штурманов берегут, с хорошими штурманами обращаются только на «вы», и вдруг – страшная шальная мина, вылезшая из пучины, которая давным-давно должна быть съедена водой и солью и – Корнешов…
На такие задания, как обезвреживания мин, обычно посылают добровольцев. Это в военную пору действует приказ и его выполняют, а в мирную пору на амбразуру идут добровольно. Выходит, Корнешов вызвался на ликвидацию мины сам… Так?
Выходило, что так. Хотя Корнешова нельзя было назвать человеком, который способен совершить безрассудный поступок – все поступки Левины до сей поры были взвешенными и продуманными… И вдруг – мина!
Но ведь кроме продуманности, взвешенности существуют и другие качества человеческие. Например, готовность исполнять свой долг. Особенно долг воинский. Корнешов всегда был человеком долга, это Ирина знала. Иногда, в пору семейной жизни она посмеивалась над ним:
– Лева, ты от обеда откажешься, а долг выполнишь!
Корнешов только ухмылялся в ответ.
Михалыч почти вплотную подогнал шлюпку к мине, и Лева уже хотел нырнуть руками под нее, чтобы ухватить измочаленный стальной обрывок троса, но тут подкатил очередной вал, отодвинул мину в одну сторону, шлюпку в другую – между ними образовалось пространство, которое одолеть было непросто.
Казалось, что мина купается в черной плотной воде, как в отработке – использованном масле, слитом с мотора. Корнешов призывно махнул Михалычу: давай, мол, подгребай, – кок в ответ сделал пару мощных ударов веслами по воде, бросая шлюпку к мине.
Шлюпка была тяжелая, на такой особо не развернешься, чтобы она вертелась, как чай в блюдце, нужен не один Михалыч, а еще пара таких людей – дюжих, хорошо накачанных гребцов. Шлюпка приблизилась к мине, а та, словно бы дразнясь, оседлала очередную волну и сделала одно легкое движение, на поверхность выметнулся разлохмаченный ободранный трос, и мина очутились сразу метрах в десяти от шлюпки.
Михальчук, морщась, помотал головой – такое дело никуда не годится, мина будто бы живая, обманывает людей, а нужно, чтобы все происходило наоборот. Напряженное лицо Михальчука словно бы закаменело, стало неподвижным, и эта неподвижность вызывала у тех, кто находился рядом с командиром, невольную тревогу.
Да, неплохо бы посадить в шлюпку еще одного человека, на второе весло, Михалычу же оставить одно весло – для двух рук, дело тогда пошло бы веселее. Но что было, то было.
Больше людей в шлюпку командир загнать не мог, не имел права: в такой операции должны участвовать только добровольцы.
– Вот зар-раза! – по-пионерски звонко, на все море, прокричал Михалыч. – В игру «Кто кого наколет» играет с нами. Но ничего-о, ничего-о, не эта железная лохань обдурит нас, а мы ее обдурим.
Он вел себя так, будто дело имел не со смертоносной штукой, способной расколоть пополам целое море, а с обычным круглым боном – морским заграждением, с которого хорошо прыгать рыбкой в воду и получать от этого удовольствие.
Корнешов не ответил, только махнул рукой, словно бы звал за собою невидимое могучее войско, указывал ему на мину: как бы тяжело ни было, как бы ни скрипели кости, выворачиваемые из суставов, а убрать эту опасную штуку отсюда придется.
Михалыч снова пошел на сближение с миной, на этот раз очень аккуратно, преодолевая пространство по сантиметру: подозревал он, что мина – живое существо, которое все видит, слышит и предугадывает действия людей… Такие мины действительно существуют, и Михалычу они попадались, здесь же, на севере, – мороки с ними было много.
Но какими бы хитромудрыми ни были эти железяки, все равно они слабее человека.
И здесь тоже будет тот же самый итог, Михалыч был уверен в этом твердо, только повозиться придется немного подольше, – как со всякой другой миной, имеющей плохой характер. Михалыч подергал усами, поерзал ими из стороны в сторону – неплохо это у него получилось. Как у опытного циркача.
На этот раз удалось приблизиться к мине на полметра – подпустила железная зараза, тихая была, только толку от этого маневра не было почти никакого: облохмаченный хвост троса опустился вертикально в воду и болтался где-то в глубине. Корнешов сунул под мину кошку, прилаженную к длинной легкой рукояти, сработанной из алюминия, попробовал пошарить там, зацепить трос, но попытка оказалась тщетной, – налетевший пузырчатый вал чуть не вывернул у него кошку из рук.
Мина проворно подскочила к шлюпке, сейчас она почти касалась борта, Корнешов со спокойным лицом показал Михалычу – отступи-ка немного назад. Тот почти невесомо зашевелил веслами, и шлюпка сразу оказалась метрах в трех от мины.
Корнешов нарисовал пальцем круг: давай-ка, Михалыч, сгородим колечко, обойдем мину по замкнутому контуру…
– Й-йесть! – вскричал звонким голосом Михалыч и принялся мастерски манипулировать веслами – они слушались его так, будто были продолжением рук.
Корнешов водил под водой кошкой, пытаясь захватить хотя бы одним зубцом огрызок троса и подтянуть его к себе.
Ну а уж дальше – вопрос техники и ловкости рук, без всякого мошенства – там они закрепят трос фалом и тихо-тихо, еле работая веслами, на одном дыхании, отведут шар в сторону, прицепят фал к буксирному концу и отволокут рогатую игрушку куда надо.
В фиордах свершится финальная часть «произведения», достойного пера Шекспира, – там мине придет, как иногда выражается Корнешов, «кердык». С большим удовольствием начальник БЧ-2 старший лейтенант Анисимов всадит в нее очередь из своей пушки.
Михалыч, помня, что у всякой истории бывает финал согласно законам бытия, рассчитывал именно на такой финал.
Вновь повалил снег – густой, липкий, – и шлюпка и мина сделались в этом снеге еле видны.
На юте возник штурман Холодов, хмуро глянул в одну сторону, еще более хмуро в другую, встал рядом с Ириной и натянул на голову тяжелый черный капюшон. Проговорил глухим, словно бы пропущенным сквозь вату голосом:
– Северная погода демонстрирует свою гнилую натуру.
Ирина покосилась на него и ничего не сказала в ответ.
– Мужикам будет трудно, не справятся они вдвоем, – пробормотал штурман глухо.
В Ирине мигом возникло неприязненное чувство. Настоящий мужик в такой ситуации ведет себя по-другому – садится третьим в лодку и занимает место либо у весла, либо на носу с кошкой, насаженной на алюминиевый шест, служивший когда-то флагштоком. Но Холодову такое даже в голову не приходило, он был человеком другой закваски.
Снег пошел сильнее, вот уже и шлюпка скрылась в нем совсем, и мина.
– Фу! – пробурчал Холодов.
Ирина развернулась и, оскользаясь на ошмотьях снега, падавшего на палубу, побежала в свою каюту. Рывком расстегнула молнию на сумке.
После сырости палубы и воющего пространства в каюте было душно, пахло прелым картоном, стекло иллюминатора было забито липкой сочащейся
