массой, словно бы заклеено мокрой бумагой – ничего не видно.
Над головой, прямо в каюте, с тупой настойчивостью продолжали трещать звонки аварийной тревоги, рождающие внутри болезненное, какое-то сосущее ощущение – ну словно бы конец света замаячил где-то очень недалеко.
Ирина постаралась отмахнуться от тревожного чувства – не об этом надо думать, – глянула на себя в зеркало: нет ли на ней какого-нибудь макияжа? Не то попадаются дамочки с аквалангами, у которых разрисованная кремами и помадами физиономия прилипает к стеклу маски, а под «окулярами» плавает красноватый, пахнущий ванилью и пудрой туман.
Когда их выдергивают из воды и освобождают от гидрокостюма, то хохочут все – начиная с капитана, кончая бойцами, драющими гальюн, и смеются не только они – даже железные механизмы, которые перебрасывают с берега на борт, в хозяйство кока ящики с нарзаном и пачками фруктового сока, не говоря уже об инструментах более тонкой организации. Они тоже хохочут, дребезжат железными внутренностями…
Судя по тому, как посветлел залепленный плотным клейким снегом иллюминатор, заряд прошел, тучи, начиненные грузными влажными нашлепками, поплелись дальше – как пришли сюда гурьбой, так гурьбой и удалились, не понравилось им тут… И слава богу, что не понравилось.
Сигнал аварийной тревоги продолжал выплескивать из динамика звонки, рождающие беспокойство, вышибающие на теле холодную сыпь, стискивающие виски.
Процесс переодевания в подводную форму был отработан у Ирины до автоматизма, движение шло за движением в строгой очередности, как и операция за операцией, при этом обязательно следовала проверка, непроверенной не должна быть ни одна кнопка, ни одна липучка, ни одна петелька, ни одна молния, ни одна пуговица, хотя пуговицы на гидрокостюмах уже отменены, – руки работали, а мозг при этом отдыхал.
На палубе Ирина появилась в тот самый момент, когда в образовавшейся над «Троей» небесной прорехе возникло неяркое пятно солнца – будто кто головку сыра подкинул вверх…
Ржавая круглая бочка с грозно глядящими во все стороны рожками мигом обрела цвет, сделалась красновато-рыжей, объемной – она словно бы разбухла в несколько мгновений, и Самойлова удивилась этому внезапному преображению, прикусила нижнюю губу.
– Вы куда, Ирина Александровна? – обеспокоенно выкрикнул Михальчук.
– Хочу помочь капитану третьего ранга Корнешову изловить трос. В одиночку ему с этой хитрой штукой не справиться.
Михальчук хотел сказать ей, что запрещает покидать корабль, к запрету добавить еще какие-нибудь совсем необязательные слова о том, что уничтожение морских мин – дело совсем неженское, с ним не все мужики-то справляются, но не успел – Ирина прыгнула в воду. Прямо с борта. Прыжок был ловкий – Самойлова вошла в волну, как в масло, подсекла вал и исчезла.
Прошло совсем немного времени, и она вынырнула около шлюпки. Михальчук не выдержал, выругался, хотя понимал, что Ирина права – под водой она быстро изловит излохмаченный конец троса, он небольшой, метров пять, наверное, не более, Корнешов же колупаться с ним может долго. Такой огрызок и в тихой воде не сразу поймаешь, а уж в шторм, способный перевернуть, извините, подводную лодку, возиться придется раз в восемь дольше.
За это время, находясь рядом с чушкой, по самые взрыватели набитой гибельным материалом, можно запросто поседеть. И не только поседеть, но и потерять все зубы и схватить какую-нибудь неизлечимую болезнь – в общем, полный набор на всю оставшуюся жизнь.
Об опасности Михальчук не думал, как не думали ни Корнешов, ни Михалыч, они – люди военные, у которых с годами это чувство вышелушивается начисто, хотя и бывает, что глаза страшат, а руки делают, – и доводят дело до конца. А вообще Ирина права – она же тоже военный человек, тоже носит погоны.
Подумал Михальчук и о другом – вполне возможно, что сейчас, именно сейчас, в эти непростые минуты, начинает склеиваться разрушенная семья. Семья Ирины и Корнешова. Хотя, честно говоря, Михальчук не понимал, как их семья могла рассыпаться: ведь Корнешов по натуре очень мягкий человек, из интеллигентной, насколько знал командир, семьи, который никогда не посмеет обидеть другого человека, даже несправедливого, гадкого, и уж тем более – пойти на резкий поступок – на разрыв.
И Ирина не могла такого сделать, характер ее был понятен… Тогда как же это произошло? Явно случилось это не без вмешательства нечистой силы.
Рядом с Михальчуком на борт мрачно навалился всей грудью командир БЧ-2, жевал что-то молча – словно бы выискивал место, куда всадит снаряд поражения, оглядывал ржавую, освещенную солнцем бочку цепкими глазами, потом сплюнул жвачку за борт – жевательная резинка была некачественная, прилипала к зубам, явно слепили ее на коленке в каком-нибудь сыром мурманском подвале, затем одели в нарядную этикетку и выдали за американский либо шотландский товар.
Научились наши умельцы превращать недозрелые помидоры с продавленными боками в мякоть диковинных плодов авокадо, а из сладкой пыли, вытряхнутой из упаковочных мешков, варить чистый альпийский шоколад.
Умельцы эти способны и подошву у ботинок откусывать на ходу и во время движения сшить вместе штанины брюк, чтобы ходок оказался спеленутым. Анисимов сердито сплюнул за борт.
Ирина вцепилась пальцами в край борта шлюпки, встретилась взглядом с Корнешовым. Глаза у того были тяжелые, обеспокоенные, она поняла: Лева боится за нее. Корнешов ничего не сказал Ирине, только укоризненно покачал головой, стало ясно – была бы другая обстановка, другая ситуация, он бы очень холодно, чеканя слова, как на политзанятиях, отчитал бы ее.
Она улыбнулась благодарно, ощутила тепло, возникшее внутри и, поправив очки на глазах, крикнула Корнешову:
– Лева, сейчас я выведу трос из-под мины. Подумай, чем ловчее можно его зацепить.
– Аккуратнее только, Ир, – выкрикнул в ответ Корнешов, отер ладонью мокрое лицо, – не рискуй!
– Буду аккуратной, – пообещала Ирина, втянула сквозь зубы воздух в себя, приготовилась нырнуть.
– Не спеши только, – предупредил Корнешов, – не делай неточных движений.
Это Лева мог бы и не говорить, он и сам понял, что лучше было бы промолчать, раздвинул губы в какой-то печальной, очень озабоченной и усталой улыбке, приподнял руку, – словно бы знак какой подал ей.
– Обещаю не делать, – выкрикнула Ирина, ей сейчас хотелось хотя бы немного поговорить с Левой, ободрить его и самой в ответ получить ободряющие слова, но ни времени, ни места для этого не было.
Рядом с нею на воде болталась мина, скреблась взрывателями о хвосты волн, о плотный сырой воздух. Опасная железяка. Соски-взрыватели – вот они, совсем рядом, совсем уже дышат на ладан и если с неба свалится лепешка потяжелее, может грохнуть взрыв, поднять все с глубины на вспененную поверхность, вывернуть все наизнанку… А глубина здесь немалая – сто пять метров. Беговая дорожка стадиона, одинаково.
Ирина тихо оттолкнулась от борта шлюпки и ушла под днище. Вода внизу колебалась, и это были не те колебания, которые оставляет морская рябь, когда стоячие
