Рядом с книжкой на табурете стояло какое-то душистое питьё в плоской низенькой чашке.
Беляев попытался приподняться в постели и выполнил это без особого труда. Вообще он чувствовал себя отлично. Никаких симптомов отравления он не ощущал. Голова была совершенно свежа. Чувствовалась общая слабость, словно после тяжёлой и долгой болезни. Да и пульс бился именно так, как у людей, долгое время провалявшихся в постели. Чуть слышно, но ровно и медленно.
Он удивлённо и радостно вздохнул и тотчас же испугался за свою радость. Быть может, всё это так, временно?.. Может быть, таковы именно симптомы при этом отравлении? Ведь он понятия не имеет, как и что в таких случаях должно быть… Но… он чувствует аппетит! Да не аппетит, а настоящий собачий… что там собачий! Студенческий голод.
Где-то за дверью послышались шаги и знакомое неторопливое покашливание. Драпировка отдёрнулась ещё больше, и в комнате появилась высокая жилистая фигура, на которой, словно на вешалке, болтался просторный чесучовый костюм.
— Ну, ты… как себя чувствуешь? — с добродушной угрюмостью спросил Дорн. В голосе его не было тревоги.
— Кажется, ничего… — ответил Беляев. — Но, ради Бога, скажи мне, куда вы меня принесли?..
— Далековато! — спокойно ответил студент. — А ты, того… не слишком много себе пока позволяй!.. Голова небось кружится?
— Кружится, — согласился Беляев, беспомощно улыбаясь, чувствуя, как губы у него расползаются, словно у сонного усталого ребёнка. — Я есть хочу!..
— Сейчас подадут…
Дорн обернулся к сопровождавшему его бритому скуластому субъекту в жёлтом колпаке и сказал по-французски:
— Есть хочет.
Жёлтый колпак обнажил тусклые зубы и, весело покивав головой из стороны в сторону с видом отрицания, зашуршал мягкими туфлями по направлению к дверям.
— Дорн… Что это всё значит?.. Меня укусила кобра?
— Укусила! — согласился угрюмый студент.
— Значит, я… умру?
— Эва! — одобрительно усмехнулся студент. — Теперь, брат, уже того… опоздал!
— Ты всё шутишь! — возразил Беляев, чувствуя, однако, что студент говорит искренно, и не помня себя от восторга и крепнущей надежды. — Ты шутишь, а мне каково?..
— Что каково? А зачем змей катаешь?
— Да будет тебе… Ты лучше скажи… что Дина Николаевна? Она испугалась?.. Как она себя сейчас чувствует?
— А я почём знаю!
— Дорн!.. Будет же…
— Странный человек! Откуда я могу знать, как она себя чувствует, если я её уж больше месяца в глаза не видел!
— Дорн! Ведь сегодня мы же вместе к трибунам…
— Вот чудак! — искренно расхохотался наконец студент. — Неужели же ты думаешь, что всё это сегодня было?.. Ну слушай… Тогда по новому стилю было седьмое августа, а нынче по старому первое сентября!..
— Да скажи, наконец, где я?
— А чёрт его знает! Где-то в горах, в Гималаях, а где — я и сам не знаю. Даже мне доктор со своим эфиопом днём во время пути глаза завязывали, а ночью я сам ничего разобрать не мог… Какой-то не то монастырь, не то город. Все дома в горе высечены, снаружи даже и не видать. Да тут и на самом деле народу, кажется, немного. Просто тибетский монастырёк, и только.
— Лхасса? — изумлённо спросил Беляев, имевший о Тибете представление лишь по путешествию Свена Гедина и английской карательной экспедиции.
— Нет! Какая там Лхасса! Та совсем в другой стороне. Вёрст за тысячу… Я тоже спрашивал сначала. Нет. Так монастырёк. Их тут, в Гималаях, говорят, десятки, если не сотни разбросаны. Доктор говорит…
— Послушай, Дорн! — перебил Беляев товарища. — Ведь ты о докторе Чёрном говоришь?.. Что это за личность на самом деле?
— А тебе не всё равно? — усмехнулся Дорн, забывший, как он сам год тому назад приставал к доктору с тем же вопросом на даче «Марьяла». — На этот вопрос я столько же, сколько и ты, могу ответить… Спроси ты его лучше, если желаешь, сам. Вот он, кстати!
В дверях показалась стройная невысокая фигура в белом костюме.
— Ну-с… Как мой пациент себя чувствует? — поздоровался доктор с Беляевым.
— Доктор! — ответил тот глубоко тронутым голосом. — Вы прямо какой-то ангел-хранитель мой! Уже вторично вы…
— Ну, ангелов-хранителей-то вы, кажется, и без меня имеете! Жаловаться грех, — шутливо перебил доктор со странным выражением глаз, которое показалось Беляеву грустным. — А вот сами вы как? Есть хочется?
— Ещё как! — ответил Беляев. — Да что вы меня с Дорном точно дразнить уговорились? Спрашиваете, а есть не даёте!
— Сейчас принесут. А пока дайте я вас погляжу!
Доктор тщательно выслушал Беляеву сердце и верхушки лёгких, посмотрел веки, высоко вывернув их, и одобрительно похлопал молодого человека по плечу.
— Молодцом, молодцом!.. Покушайте, а там и в путь помаленьку двинемся.
— Как? Сегодня? Сейчас? — изумился даже постоянно невозмутимый Дорн. — Ведь он сегодня впервые очнулся?
— Ну, очнулся-то он давным-давно! — с улыбкой возразил доктор. — Последние полторы недели он попросту спал.
— Боюсь, я и на ногах не устою! — смущённо вставил больной.
— Ну, это мы минут через двадцать увидим, — сказал доктор. — В здешней «больнице» пациентам особенно засиживаться не полагается. Подлечился — и марш домой на поправку.
— Доктор, вы лечили меня?
— Да, и я… в числе других. Одному мне, да ещё при той обстановке, что там, внизу, — доктор махнул на юг, — от таких болезней не вылечить… Всё, что было в моей власти, это консервировать вас, так сказать, для отправки к лечению, это я и сделал там, а здесь… Ну, однако, вам необходимо подкрепиться! — прервал доктор, видя, что «жёлтый колпак», неслышно ступая в своих войлочных туфлях, принёс на чёрном лакированном подносе несколько низких и плоских чашечек тонкого фарфора.
— Доктор! — прошамкал Беляев, набив себе рот рисом, политым, по указанию доктора, острым, но вкусным, чуть-чуть приторно пахнущим соусом. — Доктор! Скажите… Ведь укушение кобры неизлечимо?
— Да! Для европейской науки пока неизлечимо.
— А как же я?
— Вас лечили не европейскими медикаментами и не по рецептам европейских врачей. О том, что некоторые школы индусских факиров обладают средством против укушения змей, даже самых ядовитых, в Европе уже давно известно. Но средство это индусы держат в величайшем секрете. Наша наука им ещё не овладела, почему оно и считается таинственным и, как всё таинственное, возбуждает у многих недоверие и даже насмешки. В том, что такое средство существует, вы убедились на собственном опыте; что же касается его таинственности, то… Что же, собственно, в нём может быть противоречащего науке? Ведь змеиный яд — один из видов белка, который, будучи введён в кровь человека, заставляет белковые вещества последней свёртываться, приходить в нерастворимое состояние, отчего и наступает смерть. Вся суть, чтобы нейтрализовать эту реакцию, сделать белки растворимыми… Разве это так невозможно?..
