Глаза Хэкета широко раскрылись, веки вздернулись, как резко поднятые оконные шторы, он обхватил голову руками и стал раскачиваться взад-вперед.
Доктор Кабат пристально смотрел на него, и его рука медленно тянулась к среднему ящику стола. В этом ящике слева он держал набор транквилизаторов — от совсем легких, чуть сильнее аспирина, до таких, что могли бы успокоить разъяренного быка, а справа — кастет. Никогда не знаешь заранее, что может понадобиться. Не успел он решить, выдвинуть ли ему ящик, как Хэкет вскочил и выбежал из кабинета. Кабат услышал, что он кричит в коридоре, и сам подбежал к двери. «Мадам! Мадам! Одну минуту… Что у вас в руках? Что это?» — вопил Хэкет.
Кабату не удалось догнать Хэкета в коридоре — его пациент уже стоял в холле у открытого лифта и разговаривал с кем-то, кто был внутри. Потом Хэкет повернулся и пошел обратно, и его тусклые глаза были глазами идущего на виселицу. Задев плечом Кабата, он вернулся в кабинет и тяжело опустился в кресло.
— Теперь как под гору покатилось, — пробормотал он, — быстрее и быстрее.
— А в чем дело, мистер Хэкет? — спросил Кабат.
Хэкет ответил не сразу. Он сидел, низко опустив голову.
— Я услышал мысль, — сказал он. — Как раз когда рассказывал вам, что люди все время думают. Какой-то неясный обрывок: «Если она не перестанет так сильно меня сжимать, я ее обмочу…» — и понял, что она исходит от животного, не от человека. Мысль пришла совсем по-новому — на высокой ноте, скрипучая, ворсистая, шероховатая и с острыми углами. Я был в ужасе, в ужасе! Пришлось напрячь все силы, и тогда я смог вскочить и выбежать в холл. Там я увидел женщину, у нее на руках было что-то маленькое и волосатое. — Он опять начал раскачиваться взад-вперед.
— Прекратите! — крикнул Кабат. — Опустите руки. Так что это было?
— Собака, — сказал Хэкет. — Маленькая собачка. Померанская. Я ведь чувствовал, доктор, что это будет быстро прогрессировать. Радиус увеличивается, а сейчас я и животных стал воспринимать. Если бы у меня еще оставалась капля здравого смысла, я бы немедленно бросился в окно. Я знаю, чем это кончится: я буду слышать мысли всех живых существ в мире — от рыбы на самом дне океана, которую еще и не видел никто, до обезьян, сидящих в спутниках на расстоянии в тысячу миль отсюда, и, боже мой, потом я буду слышать всю галактику, а потом дальше, еще дальше… — Он откинулся на спину кресла и закрыл глаза. Лицо его было совершенно белым.
— Не волнуйтесь раньше времени, — сказал доктор Кабат. — Ничего еще не случилось. Может быть, и не случится. Сейчас нам нужно заняться вашим теперешним состоянием, подумать, что мы можем сделать. Следует с чего-то начать.
— Шум, — продолжал Хэкет, будто не слыша, — можете вы себе представить, доктор, что это будет за шум. Живые существа всего мира, миллиарды и миллиарды живых существ, и все они кричат, а я их слышу. Вы можете представить хотя бы тысячную долю подобного шума, а?
— И не собираюсь, — сказал Кабат. — И вам не советую. Ограничимся реальностью и посмотрим, что в наших силах.
— Но вы ведь не думаете, что способны сделать что-либо радикальное, — тихо сказал Хэкет. — Когда я начал все это вам рассказывать, вы решили, что я шизофреник, возможно с параноидными тенденциями. Потом вы поняли, что я действительно обладаю способностью к внечувственному восприятию. Ну а сейчас у вас единственная четко сформулированная мысль — нужно поговорить обо мне с кем-то, кого зовут Гарднер Мэрфи.
— С вами удобно работать, — усмехнулся Кабат. — Не нужно ничего объяснять. Да, я хотел бы поговорить на эту тему с Гарднером Мэрфи. Он, я думаю, знает о внечувствительном восприятии больше, чем кто-либо в этой стране. Но у меня есть еще одна идея.
— Да, я хорошо поддаюсь гипнозу, — ответил на его мысль Хэкет. — Меня уже гипнотизировали раньше, просто так, знаете ли, для развлечения.
— Хорошо. В таком случае…
— Я знаю, — устало сказал Хэкет. — Вас дожидается другой пациент. Женщина. Ее проблема — фригидность. Она пытается читать номер «Форчун» за декабрь тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, но не может сосредоточиться, так как нашла способ разрешения своей проблемы. Это имеет отношение к вам…
Доктор Кабат поднял руку.
— Пожалуйста, не продолжайте. Я приму вас завтра в три часа, если вам это удобно.
— Если я дотяну до завтра, — ответил Хэкет. Он с трудом поднялся. Уходя, он посмотрел на ожидавшую пациентку. Это была огненно-рыжая женщина, тощая, с голодным взглядом. Ему вспомнилась работница службы социального обеспечения в Чикаго, девушка лет тридцати, пухленькая, с тупым безмятежным лицом — он сидел рядом с ней в автобусе, идущем на север, в Мичиган, и, послушав немного её мысли, вышел следом за ней на Гете-стрит, в основном потому, что не мог поверить услышанному. Она оказалась страстной, невероятно изобретательной и поистине ненасытной. С тех пор он ничему не удивлялся. Например, пожилой служитель в церкви вполне мог замышлять кровавое убийство, со смиренным видом прохаживаясь с тарелкой для пожертвований. Это казалось ему почти нормальным. Барнеби Хэкет не часто думал о ближнем своем как о благородном существе.
Читая газету и поглощая ленч, он с трудом постигал смысл строчек из-за обрывков мыслей в голове. Потом сел в машину и поехал в Конненктикут. Около Вестпорта есть водохранилище, рассеченное пополам дамбой. Хэкет остановил машину посреди дамбы и там, в благословенной тишине, уснул.
Хэкет был прав: загипнотизировать его не составило труда. Кабат не применял ничего радикального. Он погрузил Хэкета в неглубокий сон, потом перевел в глубокий. Затем вызвал у него временную потерю памяти, подготовил почву для постгипнотического внушения и, обучив приемам самогипноза, перешел к самому главному.
— Вы не будете слышать ничего, кроме моего голоса, — сказал он Хэкету. — На моем столе тикают часы. Вы не будете их слышать. Вы не будете слышать тиканья часов. Вы не будете слышать никаких звуков с улицы. Вы не будете слышать проходящий мимо нашего этажа лифт. Вы не будете слышать ничего, кроме моего голоса. Пока я не скажу вам, что вы можете слышать все остальное, вы будете слышать только мой голос. Вы больше не будете слышать ничего, совсем ничего. Я медленно сосчитаю до пяти, и на цифре пять вы уже не сможете слышать ничего, кроме моего голоса. Один, два, три, четыре, пять. Вы не слышите ничего, кроме моего голоса. Если вы слышите что-нибудь, кроме моего голоса, поднимите указательный палец правой руки.
Распластавшийся на кушетке Хэкет не шелохнулся. Дыхание его было ровным и спокойным.
— Вы не слышите ничего, кроме моего голоса, — произнес Кабат. — Я просто отключил все остальные звуки. Вы сможете делать это сами. Вы можете заглушить любой звук, который хотите заглушить, немедленно, усилием воли. Весь сегодняшний день и всю ночь, до нашей завтрашней встречи, вы сможете заглушить любой звук. Вы не будете слышать ничего, что не хотели бы услышать. Если услышите раздражающий вас звук, вы закроете глаза, расслабитесь, впадете в состояние гипноза и скажете себе, что не слышите этого звука, и он немедленно исчезнет. Вы не будете его слышать.
