тебе и надо, родненькая. Учить вас, учить».
Скрипнула дверь. Послышались робкие шаги.
Он скорее ощутил, чем увидел ее рядом. Шурочка смотрела в окно, запрокинув голову, словно старалась разглядеть нечто невидимое. Губа у нее была прикушена, глаза блестели.
— Обидели, — сказал он, смягчаясь.
— Ах, не в этом дело… Вот еще…
Но брови у нее совсем по-детски дрогнули, и между ними легла морщинка. Он почти физически ощутил вдруг прихлынувшую к сердцу жалость и тронул ее за локоть.
— Не стоит горевать. Право, не стоит.
Она улыбнулась, промокнув кулачком ресницы, и точно преобразилась, он уже наблюдал в ней эти мгновенные перемены. Бледновато-смуглое лицо ее стало удивительно доверчивым, словно все осветилось изнутри.
— А здорово ты с ними… не побоялся.
— С кем? А, с Викентием. Или с Семеном?
Чувство неловкости смешалось в нем с горделивым сознанием силы, надо было сейчас, немедля, сказать ей что-то ободряющее, утешить.
— Не вешай нос.
— Правда?
— Точно. Наше дело правое, добьем.
Она кивнула с полуоткрытым в улыбке ртом.
Он сказал, затаив дыхание:
— Ты сейчас совсем как ребенок… Даже на вид точно перышко — взять бы тебя и унести подальше от злых дядей.
— Ну, не совсем перышко, — ответила она, спрятав мгновенную усмешку, — лучше уж я тебя как-нибудь прокачу. В Сучково, например. У меня там знакомая есть. Давно к ней собираюсь. Сейчас самый раз, тоска…
— Опять выпивки и ЧП? — погрозил он ей пальцем. Получилось ужасно фальшиво. — Я за тебя отвечаю. — И почувствовал, как заколотилось сердце в страхе, что она согласится с ним и откажется от предложения.
— Вот как, я уже под стражей…
— Я пошутил!
— Ладно, поедем. Хочешь?
— Конечно, хочу. А это далеко? — Господи, что за идиотский вопрос.
Она привычно куснула губу:
— Не бойся, не завезу… Нет, ты правда согласен? В самом деле? А мне одной скучно… Знаешь, она замечательная тетка. У нее сестра в Москве, мамина соседка. Ну вот, мы там и сошлись. Очень хорошая…
— Когда?
— Что — когда?
— Двинемся? — И снова испугался, что она передумает.
— Утром. Завтра же суббота.
— Заедешь?
— Нет-нет. — Мгновение она колебалась. — Лишние разговоры… Встретимся в кафе, у вас внизу. В десять.
* * *
Юрий смотрел, как она ест остывшую отбивную. До этого прождал ее битый час и вконец отчаялся.
— Нет, ты какой-то странный, — с набитым ртом мямлила Шурочка. — Как ты думаешь, сел и поехал? А подготовить машину? Масло, горючее. Вот пошел бы за мной в гараж да помог.
— Но… я ведь не знал, я бы с удовольствием. — Он мельком взглянул в ее смеющиеся глаза, вдруг ставшие почти прозрачными, и окончательно сдался. — В другой раз, если…
Сбоку выросла официантка Анфиса и поставила на стол бутылку румынского. Кружевная корона делала ее личико совсем круглым, лунным. Откровенные голубые глаза под щипаными бровками вприщур оглядели Шурочку, вернее, ее замшевую куртку и расклешенные джинсы на молниях.
— Вот, попробуйте, — сказала Анфиса. — Сухое, но все берут. С маркой… А что Семен? Тоже? — кивнула она в окно, на машину.
— Семен? — переспросила Шурочка, с интересом оглядев Анфису. — По-моему, ему незачем было бы скрываться. Не так ли? — и подчеркнуто заулыбалась. — Спасибо за вино. Юра, мне сейчас нельзя…
— Лавровки пожуешь.
— Ну-ну, без подковырок… Надо спешить.
Они наскоро поели. Он поднялся, поискал глазами Анфису.
— Я сейчас, подожди минутку.
Шура послушно закрыла сумочку — он был благодарен ей за это. И, уже один на один рассчитываясь с Анфисой, испытывал гордость: впервые довелось платить за женщину. Это было просто здорово. Он чувствовал себя настоящим мужчиной. На радостях взял еще большую плитку шоколада. Подумал — и попросил конфет, самых дорогих. Он не считал себя скупым, но экономить приходилось: помогал матери. И вообще не терпел мотовства, хотя и сердился, когда Семен подтрунивал на этот счет. Но сегодня день был особенный.
В машине он положил пакет ей на колени. Шурочка кивнула и попросила спрятать в ящик.
— Нажми кнопку. Вот так… А мне отломи кусочек.
Вслушиваясь в ровную воркотню мотора, зубами взяла шоколадку.
— Любишь сладкое?
Сладкого он терпеть не мог, но почему-то кивнул готовно.
— Вот видишь, у нас уже нашлось что-то общее.
— Все шутишь.
Ну что бы ей сказать: «Нет, не шучу».
— Достань там еще помаду. Я, наверное, все губы съела.
Повиновался и терпеливо ждал, пока она подкрашивалась, задрав голову к навесному зеркальцу.
— Жаль, — сказал он, — надо было взять с собой Петра с Вилькой.
— Конечно. Я была занята, а ты о чем думал?
О ней он думал. И о себе.
Весь вечер провалялся на койке, глядя в потолок, потом сгоняли с Петром в шахматы, и он получил два мата подряд. «Ну, — сказал Петро, — у тебя третья стадия влюбленности, не иначе. А шо? Баба она ничего, молодчага». На радостях он простил Петру «бабу», и всю ночь ему снилось, будто они летят на «Москвиче» по небу, а позади ревут турбины, и вот уже не хватает дыхания, а ей хоть бы что — улыбается, и эта беспечная улыбка рождала в душе смуту: куда она правит, куда их несет? А рвануть тормоз — стыдно, еще засмеет. Взрыва он не услышал, лишь остро расплылись звезды, и он полетел дальше, в пропасть неба, уже один-одинешенек… Так и проснулся с ощущением холодной пустоты.
К чему бы это? Спросить?.. Не стоит. Больше выдержки, болтовня — не мужское занятие. Пусть проникнется к нему уважением, тогда не будет насмешливых «шеф» и «Юрочка»…
Небо густело. К дождю. Развезет дороги.
Он спросил:
— Трудно придется?
— Я привыкла. Все время что-то делаешь. Для других. Всю жизнь.
Она произнесла это легко, не задумываясь. И он поверил. Он теперь всему верил, должен был верить, иначе не мог.
Машина тронулась, замелькали стекла витрин с плывущими в них облаками.
— Вот и плохо, что для других, — сказал он, — тоже мне таксист… То свадьбы, то пикники.
Она усмехнулась краешком рта.
О эта серая мгла среди дня, и несущиеся машины, и стрелы строительных кранов, ушедшие под облака, и даже постовой на перекрестке. Может быть, тот самый, что забрал ее в милицию.
А у нее нахмурены брови, и стрелка на переносице резче обычной.
Он сказал тихо:
— Знаешь, я ведь к тебе очень хорошо отношусь, очень… — Запнулся и добавил, насупясь: — Как к сестре. Понимаешь?
— Ага. Я тоже.
— В детстве все мечтал о сестренке, но отец погиб. Замуж мать больше не вышла. Вот…
— Вот и породнились. — Потом вдруг сказала без всякой связи, думая о чем-то своем: — Нет, лучше одной. Не пропаду. Малышку устрою в музыкальную, договорилась. У нее
