— Да, он выслал меня в сад, к телу, — ответил я, — но «его» в саду больше нет, именно «того», «за кем» или, вернее, «за чем» он меня выслал. Однако зачем вы здесь?
— Кого или чего больше нет? — спросила она.
— Тела мастера Баллантрэ, — ответил я. — Но зачем вы покинули вашего мужа? Почему вы не с ним?
— Вы говорите, что тела его больше нет в саду! Этого не может быть! — сказала она. — Пойдемте вместе со мной, я отыщу его.
— Теперь уже нельзя, я погасил свечу, — ответил я.
— Я отлично найду его и впотьмах, — сказала она. — Я знаю, как пройти по аллее, я ее достаточно хорошо изучила, и мне никаких свеч не надо… Пойдемте, дайте мне вашу руку.
Я, держа ее за руку, возвратился снова с ней к месту катастрофы.
— Осторожно, не запачкайтесь в крови, — сказал я.
— В крови! — закричала она и отскочила назад.
— Я думаю, что земля на месте трагедии должна быть пропитана кровью, — сказал я, — впрочем, я ничего не знаю, я впотьмах как слепой.
— Нет, — сказала она спустя некоторое время после этого — нет, нигде ничего не видно… Да не приснилось ли вам все это?
— О, я благодарил бы Бога, если бы это был сон! — воскликнул я. — Но, к сожалению, все это правда.
Она заметила лежавшую на земле саблю и подняла ее, но, увидев на ней кровь, далеко отшвырнула ее от себя.
— О, какой ужас! — закричала она, но затем, вооружившись смелостью, взяла ее вторично в руки и воткнула ее в замерзшую землю. — Я возьму ее потом и вычищу, — сказала она и снова принялась искать тело мастера Баллантрэ. — Не может быть, что он убит, — сказала она наконец.
— Но ведь я сам приложил ухо к его сердцу, оно совсем не билось, — сказал я. Затем, вспомнив о том, что миссис Генри тут, а не с мужем, я спросил: — Почему же вы не с мистером Генри? Почему вы его покинули?
— Я ушла, так как от моего присутствия не было никакой пользы, он не желает говорить со мной.
— Не желает говорить? — спросил я. — О, этого не может быть, вы, вероятно, не пытались говорить с ним.
— Нет, пыталась, — ответила она, — и я не сержусь на вас за то, что вы сомневаетесь в моем добром намерении; я дала вам на это повод, — присовокупила она с видом спокойного достоинства.
Когда я услыхал из уст ее эти слова, мне в первый раз во все время моего знакомства с ней стало жаль ее.
— Видит Бог, — закричал я, — видит Бог, сударыня, что я вовсе не такой строгий, как кажусь! Кто может взвешивать слова в такую страшную ночь, как эта? Скажу вам только, что я друг всякому, кто только не враг мистеру Генри Дьюри!
— Мне было бы крайне прискорбно, если бы вы к числу врагов его причислили его жену, — сказала она.
У меня словно пелена спала с глаз, я теперь только сообразил, насколько храбро она вела себя во время этой злосчастной ночи и как покорно она выслушала все мои упреки.
— Мы должны вернуться в дом и рассказать об этом милорду, — сказал я.
— Нет, я не могу решиться идти к нему, — сказала она.
— Напрасно, не бойтесь, уверяю вас, что он менее взволнован, чем мы с вами.
— И все-таки я не могу решиться идти к нему, — сказала она.
— Ну, хорошо, — сказал я, — в таком случае, ступайте теперь снова к мистеру Генри, а я отправлюсь к лорду.
Мы пошли обратно в дом. В то время, как мы шли с ней и я держал в руках подсвечник, а она саблю, — довольно странная ноша для женщины, она спросила меня:
— А как вы думаете, рассказать мне об этом Генри?
— Пусть милорд решит этот вопрос, — сказал я.
Милорд был почти уже совершенно одет, когда я вошел к нему. Выслушав меня, он сморщил лоб и сказал:
— Его, очевидно, нашли и взяли с собой свободные торговцы, но теперь вопрос в том, жив он или мертв?
— Мне казалось, будто он мертв, — сказал я, — хотя, быть может…
— Хотя, быть может, вы и ошиблись, — сказал лорд. — Разве свободные торговцы могли бы взять его с собой, если бы он не был жив? О, нет, по моему мнению, гораздо больше повода думать, что он жив, чем что он мертв, и поэтому, во избежание всяких скандалов и лишних разговоров, необходимо распустить слух, что он уехал, точно так же, как и приехал, то есть втихомолку, никому ничего не сказав о своем намерении. Мы должны сделать все, что возможно, чтобы не вышло никакого скандала.
По всему видно было, что он теперь, главным образом, заботился о том, чтобы никто не узнал о случившемся, и странно, что, несмотря на то, что, казалось, и он, и я были в горе, мысли наши все-таки преимущественно были направлены на то, чтобы поддержать репутацию фамилии Дьюри.
— Как вы думаете, рассказать ли нам о том, что случилось, мистеру Генри? — спросил я.
— Я увижу, — сказал он. — Я сначала поговорю с ним, а затем мы отправимся вместе с вами к аллее, где происходила дуэль, и осмотрим ее.
Мы спустились вниз в зал. Мистер Генри сидел, облокотившись на стол и опустив голову на руки, и имел вид не человека, а какой-то статуи. Неподалеку от него стояла его жена. Она стояла молча, по-видимому, она не в состоянии была заставить его говорить.
Милорд твердыми шагами подошел к своему сыну, выражение его лица было спокойное, на мой взгляд, даже несколько холодное. Когда он подошел к нему совершенно близко, он протянул ему обе руки и сказал:
— Сын мой!
С глухим, сдавленным криком мистер Генри вскочил и бросился к отцу на грудь, заливаясь слезами и рыдая. Он был до такой степени жалок, что на него невозможно было равнодушно смотреть.
— О, отец мой, — кричал он, — вы отлично знаете, что я любил его, вы знаете, как сильно я его любил, я готов был умереть за него, так сильно я любил его! О, скажите мне, что вы это знаете! Скажите, что вы меня прощаете! О, отец мой, о, отец мой, что я наделал! Что я наделал! А между тем, мы дети одного родителя! Как дружно мы некогда играли!
И при этом мистер Генри и рыдал, и плакал, и обнимал отца, и ласкал его, совершенно как ребенок, с которым приключилось нечто ужасное.
Вскоре после этого взор его упал на стоявшую перед ним жену, слушавшую, что он говорил, и горько плакавшую. Казалось, он теперь только заметил, что она тут, возле него, потому что, увидев ее, бросился перед ней на колени и воскликнул:
— О, моя дорогая, ты также прости меня! Я перед тобой также виноват. Какой я тебе муж? Я только разбил твою жизнь и сделал тебя несчастной. Но ты давно знаешь меня. Ты знала меня, когда я был еще мальчиком, и ты, наверное, помнишь, что Генри Дьюри никогда не был злым человеком, никогда! Я женился на тебе! надеялся быть тебе другом, и вот что из этого вышло. О, прости меня, прости своего друга детства! Можешь ты меня простить?
В продолжение всей этой трогательной сцены милорд вел себя не как причастное ко всему этому лицо, а как зритель или совершенно посторонний человек. Он давал себя обнимать и сам обнял сына, но нисколько не волновался. Когда сын его вскрикнул и бросился в его объятия, он повернулся ко мне и сказал:
