— Но неужели при таких глазах вы не нашли какого-нибудь придворного кавалера, который поддержал бы вас?
— Ни одного.
— И у вас нет возлюбленного?
— Нет.
— В это невозможно поверить.
Я решил ковать железо, пока оно не остыло, и на следующий день отправил девице галантную записку такого содержания:
“Мне очень хотелось бы составить более близкое с вами знакомство, а посему прошу благосклонного разрешения приехать к вам запросто отужинать. Не знаю, насколько вы расположены разделить истинную страсть, возбудившуюся во мне, но ежели не благоволите пролить бальзам на мои страдания, я буду обречён претерпевать ужасные муки.
Рассчитывая через несколько дней отправиться в Варшаву, я могу предложить вам место в моём дормезе, за которое вы заплатите лишь скукой от моего общества. Кроме того, у меня есть способы востребовать для вас паспорт. Моему слуге приказано дожидаться вашего ответа, который, как я надеюсь, будет вполне благоприятен”.
Через недолгое время принесли согласие принять меня к ужину, сопровождавшееся объяснениями, что постараются смягчить мои муки. Принято было и предложение ехать вдвоём. В назначенный час я пришёл к Вальвиль и застал её одну. Она приняла меня как старого знакомца, и вначале разговор шел о нашем предполагаемом путешествии:
— Но как вам удастся получить для меня позволение выехать из Санкт-Петербурга?
— В этом нет ничего невозможного. Всё очень просто. С этими словами я подошёл к столу и взялся за перо.
— Кому вы хотите писать?
— Императрице, — ответил я и написал:
“Умоляю Ваше Величество принять во внимание, что, пребывая здесь в праздности, я забуду своё ремесло актрисы быстрее, чем обучилась ему, и щедрость Вашего Величества окажется для меня скорее губительна, нежели полезна. Если же мне будет дозволено уехать сейчас, я навсегда сохраню глубочайшие чувства признательности за безграничную доброту Вашего Величества”.
— Вы хотите, чтобы я подписала это?
— А почему бы нет?
— Но тогда могут подумать, что я отказываюсь от дорожных денег.
— Я сочту себя последним из людей, если вы не получите кроме дорожных ещё и годовое жалованье.
— Но не слишком ли просить и то, и другое?
— Ничуть. Императрица согласится, я знаю её.
— Вы проницательнее меня. Хорошо, я подпишу. После основательного ужина, достойного комедиантки и гурмана, Вальвиль без дальнейших церемоний преподнесла мне и другое ожидавшееся угощение.
Я нашёл в ней качества и манеры истинной парижанки, которая, обладая красотой и некоторым воспитанием, почитает себя за падшую женщину, если ей приходится отдаваться нескольким мужчинам сразу. Я разгадал её жизнь ещё до того, как она сама рассказала о ней. В Россию её отправил Клэриваль. Он занимался набором актрис для петербургского двора и убедил Вальвиль, что она рождена для сцены и сделает блестящую карьеру на берегах Невы. Мы легко даём убедить себя во всём, что нам приятно, и вот контракт подписан — рискованное предприятие для молодой особы, никогда не поднимавшейся на подмостки. Оно грозило падением, что и не замедлило случиться. После сего, вспомнив про сумасбродства Заиры, я послал к ней моего кучера сказать, что уехал в Кронштадт и останусь там на ночь. По моим понятиям, для сей бедной девицы это была чистая отставка, ибо, сделавшись постоянным возлюбленным Вальвиль, не мог я уже держать у себя мою маленькую татарку.
Положив прошение на бумагу, я решил поехать к Заире, но сначала надобно было рассказать новой моей возлюбленной историю той, которую предстояло мне покинуть. Дамы всегда любопытствуют таковыми рассказами. Она вполне одобрила то, как я произвёл сей выбор, и неудивительно, ведь такая женщина как Вальвиль способна испытывать лишь влечение животной страсти и ничего не разумеет в истинной любви. Всё для таких каприз и фантазия, и они неспособны более чем на снисходительную уступчивость. Поэтому с ними столь же легко расставаться, сколь и начинать сызнова.
Когда я возвратился, Заира ждала меня печальная, но, вопреки моему ожиданию, не рассерженная, без слёз и рыданий. Её спокойствие смутило меня и, как ни странно, огорчило. С чего бы это? По правде говоря, мне и самому сие непонятно. Может быть, я всё ещё сохранял к ней привязанность, но не мог взять её в чужие края. Она понимала это и смирилась с таковой судьбой, догадываясь, что ей придётся перейти к кому-то другому. Я со своей стороны уже принял на сей счёт решение: один из соседей, мой соотечественник архитектор Ринальди был сильно увлечён малюткой. Он часто повторял мне, что, если я уступлю ему Заиру, заплатит вдвое больше, чем она мне стоила. Я же неизменно отвечал, что отдам её лишь тому, кто будет ей приятен, а все деньги получит она сама. Хотя этот бедняга Ринальди в свои семьдесят два года уже не мог никому нравиться, он всё-таки питал надежды. Я позволил ему поговорить с Заирой о своей любви, что он и сделал, употребляя выспренние слова и со слезами на глазах. По началу малютка отвергла его, но, в конце концов, зная о моём на то согласии, она объявила ему, что, поскольку я её хозяин, и, не чувствуя ни склонности, ни отвращения к кому бы то ни было, она поступит по моей воле. В этот день Ринальди чуть не умер от радости — семидесятилетним старикам и таковые признания должно почитать за истинное счастие. После сего я спросил у Заиры, сможет ли она ужиться с этим добряком, но тут как раз принесли записку от Вальвиль, которая просила меня прийти, чтобы сообщить мне нечто важное.
— Идите пока по своим делам, а когда вернётесь, получите мой ответ.
Вальвиль я нашёл вне себя от восторга: она поджидала императрицу возле церкви и подала своё прошение. Императрица, тут же на ходу прочтя его, сделала ей знак подождать. Через несколько минут прошение вернули с надписью: “Господину кабинетскому секретарю Елагину”. Это означало приказ сему чиновнику выдать актрисе годовое жалованье, сто дукатов на прогоны и паспорт. Она должна была получить всё это через две недели, так как русская полиция выдаёт иностранцам паспорта лишь по истечении сего срока со дня запроса. Вальвиль выказала мне самые живейшие знаки своей признательности, и мы назначили день отъезда. Я тут же послал уведомление об этом в городскую газету — таков здесь обычай для знатных особ.
Я обещал Заире быстро возвратиться и посему, любопытствуя, кроме того, знать её решение, поехал к ней ужинать. Она спросила, отдаст ли мне Ринальди, получив её, те сто рублей, которые я заплатил за неё отцу.
— Конечно, моя милая.
— Но теперь ведь я стою дороже. Во-первых, ты мне оставляешь все подарки, и потом я научилась говорить по-итальянски.
