распущенным волосом, с ридикюлем в руке и загадкой в глазах. Мужики пошли к ней приставать, а я изготовился в сторонке для внезапной смелой помощи. Когда Зайцев стал стягивать с неё сумочку, а Кузьма нахально обхватил девку из-за спины за плечи и уложил свои грабли точно на её выдающуюся грудь, она заверещала что-то наподобие «ой, мамочка моя!», я орлом выпорхнул почти с небес и с ходу двинул Зайцева в дыхалку, а Кузю схватил за руку, оторвал его от девчонки, развернул и со всего маху воткнул мордой в ближайшее дерево. Оба свалились как обезглавленные командирской саблей, а девушка кинулась мне на шею, тряслась и бормотала что-то невнятное вперемежку со словами: «Я так Вам благодарна!».
Пока она висела на шее, я сказал, что нужно валить по-рыхлому, а то сейчас набегут мусора и повяжут без разбора всех. Она ничего не поняла, но схватила меня за руку и прошептала, что теперь боится идти одна, и что было бы хорошо, если бы я проводил её домой.
Что в это время пела моя душа – не передать. В ней играли духовые оркестры самые бравурные марши, а многоголосый, похожий на церковный, хор исполнял что-то совершенно ангельское. Я довел её до дома, который был всего квартала за три от Петергофа, поддерживая её нежно за талию. При этом я нес какую-то хрень про наглую шпану на улицах, намекал, что лучше ей по городу ходить со мной. Причем не просто ходить, а беседовать на культурные темы, есть мороженое и посещать Мариинский театр временами, а в промежутках заглядывать в кинотеатры и библиотеки. Перед домом мы познакомились. Звали её Светлана Юсупова. Она была из рода графа Юсупова, работала шлифовщицей оптики на заводе «ЛОМО» и заочно училась на философском факультете ЛГУ. Папа у неё был начальником треста «Ленспецстрой», а мама преподавала математику в политехническом институте. Я сказал, что зовусь Анатолием, отслужил в Советской армии и работаю сейчас на земснаряде. Добываю чистый речной песок для изготовления бетона высшего качества, из которого строят мосты и речные дебаркадеры, а также дамбы.
Мы друг другу понравились и договорились встретиться завтра же в восемь вечера возле её дома. Пойдем поужинать в ресторан, а потом погуляем и поболтаем о жизни.
– С вами мне ничего не страшно, – пропела она, уходя. – Мне с Вами спокойно и интересно.
И скрылась в сумерках парадной. От радости я пнул как мяч тротуарный поребрик, подпрыгнул и побежал домой с такой скоростью, что и сам изумился. Раньше я так быстро не бегал.
Утром на работе Зайцев со мной даже не поздоровался, а Кузя, украшенный синяком на всей левой половине лица, объяснил мне, почему я являюсь идиотом и добавил, что такой запущенный идиотизм вообще не лечится. Но зато мы с ним не поругались. Он не обиделся, а просто удивился тому, что уж больно крепко я его приложил. Сошлись на том, что я ставлю ему пузырь армянского в четыре звезды.
-Где ты только его достанешь? – съехидничал Кузьма.
– Не жухай, чернявая! – отшутился я по блатному. – Сказал «ставлю», значит будет.
Ну и пошло сумбурное время внезапной и случайной любви. Я и не понимал, даже не догадывался, что любовь, она как раз вот такая. Потому, что раньше ведь не любил. Опыта не имел. Но морочили мы со Светой друг другу мозги и сердца целый год. Спорили, ругались, ревновали, не верили, сомневались, пылали страстью, горели желанием и верили в чистоту обоюдных помыслов.
И всё это помещалось в одну упаковку. В итоге мы всё же поругались вусмерть на почве моей неприязни к графьям, князьям и прочему высокомерному народцу, презирающему простых людей вроде меня.
– С тебя такой же простой, как с меня жар-птица. Ты спишь и видишь только одно: как бы породниться с людьми графского сословия. Я давно тебя раскусила. Поэтому – прощай. Нашему роду холопы не требуются.
Она крутнулась на каблучках и быстренько удалилась, смешалась с массой, текущей туда и оттуда по тротуару, и пропала навсегда.
Долго я болел душой. Переживал. Страдал даже. Водку пил прямо возле земснаряда. Матерился. Называл её сукой голубых кровей, а в расцвете мук и разочарования в любви потерял где-то лопату свою. Единственную мою ценность. Источник законной зарплаты и высоких показателей в труде.
– Ты иди на три дня в отпуск, – сказал Востряковский. Он узнал от Кузи о моей трагедии.– Отпейся. Отоспись. Сходи на Фонтанку. Там найдешь себе усладу плоти своей на ночь. И пройдет всё. Не переживай. Была бы любовь, вот этой глупости бы просто никто из вас двоих не придал бы значения. Значит, не было любви. А без неё чего впустую по кабакам, да по музеям бегать? Суета одна…
Пять лет на земснаряде пролетели как неделя. Я много торчал в библиотеке, в читалке. Умнел и получал неучитываемое никем и нигде образование. Стал писать стихи в тетради с толстым переплетом из настоящей кожи. Записался в секцию мотоциклетного спорта. Гонялся на кроссах по пересеченной местности. А вечерами шел в центральный Дворец культуры в танцевальный кружок. Учился настоящему гопаку, индийским и бразильским танцам. Там же записался в секцию, где занимались «охотой на лис». Невероятно интересная игра в спортивное радиоориентирование. Выезжали в ближние леса и там до седьмого пота гонялись с приемниками и длиннющими антеннами за сигналом передатчика. Время было занято под завязку. За четыре последних года в этих самых кружках и секциях я снова находил любовь, страсть, разжигал пожар в душе и снова гасил его, разобравшись, что и это не любовь. Так и жил. Ночью уже аккуратно проникал в квартиру, старался не разбудить родителей. Утром рано уходил. Ехал на работу с двумя пересадками. Мотоциклы к тому времени продали уже. Зарплаты у всех были маленькие. Даже моя. Не хватало на лекарства родителям и они тихо угасали, таяли на глазах. Я помогал изо всех сил. Но силы-то были, а вот денег не хватало. И мама умерла первой. А через год на работе, прямо за рулем отца достал инфаркт и он умер на ходу, врезавшись в угол какого-то дома. Похоронил я их по очереди рядом на Келколовой горе, возле своей работы.
Прошло чуть больше пяти лет с того прекрасного дня, когда я попал на земснаряд. И однажды Востряковский пришел весь подавленный, с красными глазами, и доложил, глядя вбок, что нас ликвидируют. Не будет больше здесь земснаряда. И нигде его пока не будет. Всё выбрали, что было. Весь песок. Тот, что остался – не подходит для тонких работ.
– Получите, хлопцы, расчет. И зла
