одному они начали перебираться по отвесной монолитной стене. Из-за метели видимость была очень плохая. Вдобавок стемнело.
Получив сигнал, что веревки свободны. Филипп закрепил наколенники. Затем он похлопал себя по бедру, по второму. Приподнял ногу и похлопал по ней, потом — по второй, разгоняя кровь в затёкших конечностях.
Подошла очередь Леды.
— Все будет хорошо. Мы пойдем вместе. Берись за верхнюю веревку и наступай на нижнюю сначала одной ногой, затем второй.
Смелая девочка. Сразу же пошла, даже не пришлось уговаривать. Он наблюдал, как Леда делает второй нерешительный шаг. Третий. И замирает, дожидаясь его.
— Держись крепко.
Веревка покачнулась, принимая вес Филиппа.
— Теперь идем медленно, только по моей команде. Давай!
Они были на середине веревки, танцевали из стороны в сторону на ней, когда Леда устала и замедлилась.
— Извини.
— Не говори. Старайся дышать только носом. Давай!
Она сделала маленький шажок и передвинула руку. Теперь его очередь.
Им оставалось не более десятка шагов, когда сверху посыпалось. Мелкие камушки, какой-то мусор. Нога Леды соскользнула, и она закричала. Двойная страховка справилась. Но Филипп едва не перевернулся вслед за ней. Теперь о том, чтобы затащить Леду обратно на траверс не может быть и речи. Придется вытаскивать ребятам на Тропе.
— Эй! — перекрикивая вой ветра, позвал Филипп и перерезал свою часть связки с группой. — Вытаскивайте Леду!
Град из камней усиливался.
— Кишки великана! Скорей же!
Как только Леда оказалась на скальной полке, Филиппу в голову прилетело что-то довольно крупное, потекла кровь.
В самые сложные моменты, в самые ужасные моменты, в самые горькие моменты не оставалось ничего, кроме упрямства, поэтому Филипп не паниковал. Стиснув зубы он карабкался дрожащими ногами и цеплялся за скалу негнущимися пальцами, скользкими от собственной крови.
Не хватило буквально пяти шагов. Крюк не выдержал. Филипп сорвался, и его сильно приложило о скалу. Веревка обожгла ладони, и он выпустил ее из рук.
Кто-то звал. А он летел прямо сквозь белое безмолвие. Раскинув руки, как птица, и сдавшись на милость страху. Упрямство проиграло.
Когда все поглотила Бездна, страх тоже исчез.
Пустыня. Сплошной песок и солнце, жар которого проникал сквозь кожу, обжигая до самых костей.
— Воды…
Во сне шептала Кира пересохшими губами.
— Воды…
Молила она, не понимая, где она, и сгорая изнутри.
Воды…
— Воды, — в продолжение ее кошмара прошептал знакомый голос.
— Никто не придет, — ответил на это второй знакомый голос.
— Воды…
— Нас бросили умирать. Даже вас, мессер Митч.
— Воды…
С одной стороны от Киры лежал главный надсмотрщик Митч, который был совсем плох, а с другой тихо рыдал один из охранников дворца. Даже те, у кого остались хоть какие-то силы, оказались слишком подавлены и погружены в свое горе, чтобы заниматься другими. Они предпочитали выплескивать свое отчаяние и страх на окружающих, чем помочь напиться или забрать еду, которую оставили перед входом в крыло элотов.
— Воды…
Сквозь туман в голове Кира слышала плач, стенания и хрипы. Больных оставили в нижних комнатах для элотов, отрезали от окружающего мира и лишили какой-либо поддержки. Еще живые метались в бреду, ожидая конца в одной комнате с уже умершими, которых некому перенести во внутренний двор и предать огню. Печально было наблюдать за угасанием некогда полных жизни людей.
— Воды, — продолжал молить Митч. Кира всегда немного опасалась его, хотя главный надсмотрщик ни разу на ее памяти не позволил себе проявить грубость или жестокость по отношению к ней или другим элотам. Митч строго следил за порядком и дисциплиной, но никогда не наказывал без причины и не превышал свои полномочия.
Кира крутилась в поисках позы, в которой ее бы накрыло сном. Но он все не приходил. Все мешало. Каждая часть тела восстала против нее, а ворох мыслей разъедал душу.
— Воды…
Ее оставили среди зараженных. Всем плевать, что лихорадку вызвала рана на бедре. Кире не оставили шансов, бросив в объятия Черного Мора. Если раньше она пыталась переключиться на воспоминания, на планы о мести, и это помогало, то сейчас не осталось ничего, чтобы могло ее убедить в том, что еще не все кончено. Ничего не оставалось, как обвинять сенторийцев. Обвинять вертийцев. Ненавидеть крыс и весь мир. Жалость к себе не укутала ее, словно тартан. Такой обманчиво теплый и мягкий на ощупь. Такой приятный, что невозможно противиться желанию плотнее его на себя натянуть и забыться. Но изнанка подбита острыми шипами, и чем сильнее натягиваешь, тем больше крови и слез.
— Воды, — Митч затих окончательно, теперь настала очередь охранника мучительно выпрашивать напиться и не дождаться.
Никаких надежд. Никакой поддержки. Один на один со смертью. Все настолько плохо, что хуже просто некуда. Упиваясь жалостью к себе и не желая продлевать бессмысленную борьбу, Кира перестала цепляться за жизнь. Она лежала, сжавшись в комок, ожидая неминуемой гибели, которая почему-то не торопилась.
Краски исчезли. От нее не осталось ничего. Или не останется в скором времени. Но Кире все равно. Она не человек, она просто оболочка, а душа давно в Бездне.
— Воды… — почти беззвучно шептал Митч.
— Воды… — вторил охранник.
— Воды… — эхом повторял незнакомый голос.
— Ну, сколько можно? — пробормотала Иса.
Кира ничего не чувствовала. Она просто была. Руки, ноги, голова — всё на месте. Но ни радости, ни злости, ни горя. Просто ничего, кроме слабых плачущих голосов.
— Воды…
— Я тоже хочу, но не ною.
— Воды…
— Даже если ты напьешься, тебе не станет лучше.
С трудом открыв глаза, Кира сглотнула вязкую слюну и, превозмогая слабость, свесила ноги с кровати.
— Воды…
— Это все бесполезно, — порыв Киры было закончился, толком не начавшись, но Иса напомнила что нужно действовать.
— Воды…
Графин на тумбочке оказался пуст. Металлическая кружка лежала на боку. Кира взяла ее и пошатываясь вышла из комнаты. Все плыло и кружилось, ноги не слушались и дрожали. Но перед взором уже маячила вожделенная цель — раковина и кран. Медленно, держась за стену, она добралась до конца коридора, с трудом открутила вентиль и пустила воду.
