Дочитал, скрипнул зубами от невыносимой муки. Темное, ослепляющее чувство ненависти и гнева поднялось из глубины души. Рванулся к двери.
— Ты куда? — испуганно вскрикнула мать.
Куда? Бить, стрелять, уничтожать. Но, схватившись за ручку двери, опомнился. Действительно, куда бежать? Фронт далеко, туда не попадешь. Даже если сильно захочешь. Обидно, что он, за двести шагов, попадающий пулей в голую тонкую ветку, так и не сделал ни одного выстрела.
Закружилась голова, из груди вырвался хриплый стон. Мать подхватила под руку. Быстро расстелила кошму, бережно уложила, стянув с ног тяжелые запыленные сапоги.
Вечером пришел Аман-ага, новый председатель колхоза. Сбросил разношенные галоши у порога, присел на кошму рядом. Поговорили. Помянули добрым словом отца Абдуллы. Аман-ага долго молчал, сопя, пил заваренный сухими листьями солодки чай, затем спросил:
— Болеешь?
Зажав в кулак остренькую редкую седую бороду, смотрел сочувственно и ожидающе. Абдулла понял его.
— Работать могу, — ответил, натужно улыбнувшись. — Только не на тракторе. У кого мой СТЗ?
— У Курбангуль Овезовой. Старательная девушка. По три нормы пашет. Мужчине не угнаться.
Остро шевельнулось тоскливо-печальное чувство, словно потерял что-то очень дорогое. Никогда ему больше не сесть за рычаги трактора.
— Я понимаю, тебе отдохнуть надо… — начал и не закончил старый председатель, принявшись за десятую, исходящую паром пиалу. Сосредоточенно дул на слабо окрашенный кипяток, не глядя на Абдуллу.
— Отдыхать сейчас некогда, — ответил. — Если дадите отару отца, хоть завтра пойду в пески.
— Спасибо тебе, — тихо и просто сказал Аман-ага, тяжело поднимаясь. — Бери отцовскую, лучше нет. Завтра на колодцы машина пойдет из района. Газеты захвати, расскажешь там о войне. Первый ты у нас вернулся…
Утром Абдулла снял со стены берданку, запустил руку в ковровую сумку, вытащил два патрона.
— Больше нет, — сказала мать. — Последние. Береги.
* * *
Он держал теперь в руке эти два патрона, которые берег на крайний случай. Абдулла тщательно протер патроны полой халата и снова спрятал. Горячая волна ненависти поднялась из глубины души, смыла все сомнения и страхи. Он должен найти парашютистов…
Раскаленный полуденным солнцем воздух почти зримо струился перед прищуренными глазами, все живое забилось в норы, под редкие кусты, зарылось в песок, ни звуком, ни движением не выдавая себя. Над песками легла абсолютная тишина, какую не сыщешь нигде в мире. Кажется, даже ветру лень было шевельнуться в такую жару.
Абдулла устроился поудобнее, прикрыл лицо шапкой и, отрешившись от мыслей и воспоминаний, наконец погрузился в тяжелую душную дрему — полусон-полузабытье.
Проснулся, как и намечал, — солнце висело низко над горизонтом. Дышалось легче и свободней. Плотный халат и шапка сберегли влагу в теле, и ему почти не хотелось пить. Полежав минуту-другую неподвижно, он напряженно вслушивался в окружающий его мир, но тишина стояла плотно и недвижно.
Отдохнув, шел Абдулла легко и экономно, как ходят лишь люди песков. Излишняя торопливость в летней пустыне вела к быстрой потере воды и сил, которые восстанавливались трудно и долго.
Переваливая через очередную гряду барханов, Абдулла, прикрывшись ветвистым кустом, внимательно и осторожно оглядывал простирающуюся внизу песчаную равнину, или такыр. И после этого пускался в путь, не спуская глаз с северной стороны, где за горизонтом раскинулись Коюнлы. Скорее инстинктивно, ибо был уверен, что те трое уже ушли из тех гиблых мест. Задерживаться там им не было смысла и времени.
Маршрут диверсантам должна диктовать летняя пустыня, где жизнь измерялась количеством воды, припасенной странником, пустившимся в путешествие по здешним местам. Диверсанты могли взять с собой двух-трехдневный запас влаги, больше не унести троим при всем желании. А ведь при них и другой груз есть.
Значит, рано или поздно они должны выйти к колодцу, чтобы наполнить свои фляги и продолжить путь. Вряд ли они пойдут к известным большим колодцам, где днем и ночью можно встретить людей и которые связаны между собой оживленными чабанскими тропами.
Скорее всего они будут искать колодцы давно заброшенные, на бедных пастбищах, дающие в сутки несколько ведер воды. Их в песках было немало, небольших, полуобвалившихся, вырытых в давние времена бедолагами чабанами, согнанными с богатых пастбищ всесильными баями. Скудной той влаги при жесточайшей бережливости хватало на то, чтобы напоить десяток-другой бедняцких овец. Располагались колодцы эти вдали от дорог, и люди не бывали на них годами. Помнили о них немногие, главным образом, потомственные чабаны. Помнили на всякий случай, мало ли что бывает в пустыне. Собьется иногда чабан с пути в непогодь или в поисках разметанных горячим ветром овец — заброшенный колодец выручит, напоит. И путник в долгу не останется — в меру своих сил подравняет стенки, заменит истлевший от времени кусок веревки, подправит прохудившееся ведро.
Когда-то отец, готовя Абдуллу к профессии чабана, рассказывал ему об этих колодцах, заставляя запоминать их названия, места. Детская память восприимчива, уроки даром не пропали.
Сейчас он вспоминал на ходу: Нарзы-кую, Бяшим-кую, Вели-кую и другие колодцы, расположенные к югу от Коюнлы, сохранившие на десятилетия имена своих основателей-чабанов. В одних еще была вода, другие давно пересохли. Вспоминал подходы к ним, обходные и кратчайшие, с севера и востока, — все могло пригодиться. Но глаза по-прежнему зорко обшаривали окрестности.
У могилы Мямиш-ишана Абдулла впервые за всю дорогу приложился к фляге с полуостывшим зеленым чаем, сделал несколько скупых медленных глотков. Живительная влага смыла сухость в горле, немного взбодрила. Есть пока не хотелось, и он прилег в косой предвечерней тени, отбрасываемой небольшим шатровым куполом могилы. Как ни гнали его вперед тревога и ненависть, силы надо было беречь — таков суровый закон пустыни, выработанный веками кочевий, доказанный сотнями трагических смертей заблудившихся, забывчивых, торопящихся.
Прикрыв воспаленные от ослепительно яркого солнечного света глаза, он пытался представить себе тех троих, но ничего не получалось. В памяти возникали сытые белые рожи с бессмысленными глазами в серо-зеленых френчах с закатанными рукавами. Он вдоволь насмотрелся на них в киносборниках, которые без конца крутили по вечерам в госпиталях. Таким здесь, в пустыне, делать нечего — это Абдулла понимал. Тут другие, обученные, тренированные, готовые к любым невзгодам и неожиданностям, какие только можно предусмотреть, вооруженные до зубов.
