— Черт меня дернул послушать вас, — Лемке подвинул к себе стакан сока и опустил в него соломинку. — А если бы мы с ним столкнулись в дверях?
— Я не мог ждать, — Фишбах посмотрел в сторону Сажина и сказал: — Не поворачивайтесь, Вальтер. К русскому подошел Карл Петцке, он тоже сидел в Маутхаузене и все не может успокоиться. Все ищет… — Фишбах грустно улыбнулся. — Все ищет. Их союз мы зовем «Охотники за головами». — Он отставил пустую кружку и взял полную.
— Что нужно этим людям? — спросил Фишбах после паузы. — Мы убивали не по своей воле, а они выслеживают нас словно зверей. Десятилетиями идут по следу… А это гуманно?
— Ну-ну! — Лемке улыбнулся и положил ладонь на руку Фишбаха, — Вы еще не на суде, Пауль.
— На суде? — переспросил Фишбах, он неожиданно заговорил, задыхаясь, словно поднимался в гору. — Они могут меня судить! Они, которые годятся только как удобрения на поля. Мне стоило сказать слово, и этого Петцке…
— Ну-ну! — вновь сказал Лемке. — Уйдем отсюда. За стойкой есть запасной выход.
— Минутку, — Фишбах провел ладонью по лицу и снова улыбнулся. — Какая глупость! За все годы я ни разу не был в Маутхаузене, приказ повез ночью, чтобы меня никто не видел. И надо же… — Он покосился в сторону Сажина. — Этот русский единственный свидетель — и живой. — Фишбах покачал головой и тяжело вздохнул…
— Уйдем отсюда, — настойчиво повторил Лемке.
Они поднялись и не торопясь ушли из бара.
— Карл! Карл! — Сажин рассмеялся и потрепал собеседника по плечу. — Молодчина, что приехал, я ужасно рад тебя видеть. Как Ева, как мальчишки? — Сажин щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще пива.
— Здоровы, — Карл поежился, зябко потер руки, — я мало их вижу, Миша. — Карл выглядел очень усталым. Худой, в больших роговых очках и с хохолком на макушке, он походил на маленькую, вымокшую под дождем птичку. Словно почувствовав, о чем думает Сажин, Карл усмехнулся и спросил:
— Не очень я похож на героя, борющегося за справедливость?
— Ты не меняешься, Карл, таким ты был и в лагере.
— Вот именно, — Карл вздохнул, снял очки, провел пальцами по глазам и сжал переносицу.
— Все ищешь, ездишь? — спросил Сажин.
— Езжу, Миша, — Карл кивнул. — Ева сердится, мальчики от рук отбились. — Он махнул ладошкой. — Ты-то как? Все еще не женился?
— Некогда. Но детей у меня хватает. Я тебя познакомлю, Карл. У меня такие ребята…
— Да, да, — Карл поправил очки. — Женщины любят высоких и здоровых…
В дверях мелькнула черная мокрая шевелюра Кудашвили.
— Роберт! — позвал Сажин. — Ты почему без шапки?
— Извини, — Роберт достал платок и вытер голову. — Не бойся, я не простужусь.
— Знакомься, Карл. Роберт — мой старший. Когда мы с тобой познакомились, Роберту было семь лет.
— Какой большой! — Карл встал и подал Кудашвили руку. — Здравствуй!
— Здравствуйте, — Роберт осторожно пожал протянутую руку и поклонился.
По лестнице скатился Шурик. Сажин подтолкнул его к Карлу.
— А когда родился Шурик, наш барак, Карл, уже переоборудовали в музей.
Карл пожал Шурику руку, взглянул на часы и заторопился.
— Извините, друзья. У меня сегодня еще деловая встреча. Миша, завтра в двенадцать на старом месте.
— Хорошо, Карл. Привет Еве и мальчикам.
— Спасибо, спасибо! До скорой встречи, друзья! — Карл раскланялся и скрылся за стеклянными дверьми.
— Кто это, Миша? — спросил Роберт.
— Друг.
— Завидую, Миша, у тебя в каждой стране есть друзья.
— Я был на интернациональных сборах, — ответил задумчиво Сажин, — некоторые остались живы.
Шурик хотел было задать вопрос, но перехватил сердитый взгляд Роберта и промолчал.
* * *
Старый Петер уселся на скамейку и стал наблюдать за тренировкой русских. Своим ребятам он дал команду тренироваться свободно, пообещав, что через час устроит два спарринга с гостями. Роберта Кудашвили Петер знал давно, взглянув мельком, отметил, что боксер в форме и немного нервничает. «Будет с поляком бороться за золото», — подумал Петер и стал искать в зале Сажина. Этого косорукого тренера Петер тоже хорошо знал. Он не видел русского на ринге, но рассказывали, что тот до войны был первоклассным боксером. Ему прочили мировую славу, но парень вернулся с фронта с перебитой рукой. Почему-то у русских спортивные звезды воевали. Горстка людей, разве она решала что-нибудь в схватке миллионов?
Сажин надел «лапу» и работал с рыжеватым курносым пареньком, которого, кажется, звали Шурик. На «лапе» он работал хорошо, двигался легко, при атаке не раскрывался. Интересно, как он дышит? В одном весе с Тони, дать им спарринг? Петер посмотрел на Тони, он работал на «груше» и все время косился в сторону русских. Петер провел ладонью по голове и вздохнул. Торопится, боится опоздать. Куда опоздать? На профессиональный ринг? В подручные к Вальтеру?
Тяжеловес из советской команды постелил в углу мат и занимался акробатикой. Петер подивился гибкости и координированности боксера. Он легко выполнил сальто, а Петер сам видел, что в мальчике около ста килограммов. Фигура красивая, но не профессиональная — широкие плечи и грудь, мускулатура мягкая, но нет привычной сутулости, и плечи опущены, шея слишком длинная. Вот ноги хороши — длинные и сухие. Видимо, новичок, лицо не тронуто перчатками. Опытного боксера всегда по лицу угадаешь. Интересно посмотреть на его ладони и пальцы.
Зигмунд надел тренировочные перчатки и подошел к кожаному мешку. Боксер обнял спортивный снаряд, словно к чему-то прислушиваясь, затем чуть отстранился и коротко ударил. Мешок глухо ухнул, и Петер одобрительно улыбнулся. Боксер работал на ближней дистанции, почти касаясь снаряда лбом. Удары были быстрые и жесткие, но недостаточно мощные.
Петер вспомнил Макса Шмеллинга. Когда Макс работал на мешке, то казалось, что стальной трос сейчас лопнет, с треском разорвется блестящая холодная кожа снаряда и из него посыплются опилки. Макс был заряжен ударом, в каждом его кулаке был спрятан нокаут. Петер посмотрел на свои руки, задумчиво потер подбородок. Макс был великим боксером, только черный Джо мог с ним справиться. Возможно, и Петер мог бы, но… для этого одного мастерства не хватало. Либо жить за океаном, как «черный бомбардировщик», либо иметь арийское происхождение. Австриец Петер Визе жил в Вене, и это стало началом конца.
Зигмунд дружелюбно похлопал по гладкой коже снаряда. Поблагодарил или попрощался? Тяжеловес все больше нравился Петеру, и он уже не спускал с него внимательного взгляда. Боксер, оглядываясь, прошелся по залу и остановился у подвесной «груши». Не пневматической, коротко прикрепленной к параллельной полудоске, а к «груше», болтающейся на тонком тросе. Боксер помял ее, оглядел, с силой оттолкнул и с любопытством смотрел, как она удаляется. Потом снаряд на секунду завис в неподвижности и ринулся назад, как маятник. Боксер стоял на его пути. Петер увидел, как «груша» шлепнула парня по лбу, но не остановилась, а пролетела дальше. Петер провел ладонью по лицу, он же видел, что боксер не двинулся, не нырнул и не уклонился, снаряд сам «облизнул» его голову и пролетел дальше. Снова на какое-то мгновение застыв в неподвижности, «груша» качнулась обратно. Теперь она приближалась к боксеру с затылка, и боксер не видел ее. Когда до столкновения остались доли секунды, тяжеловес вздрогнул, снаряд как бы обтек его голову, лишь слегка коснулся волос, и тут боксер взорвался ударом. Гладкое эластичное тело налилось стремительной силой: мускулы вспыхнули в икрах ног, волной прокатились по всему телу и влились в кулак, А боксер снова стоял на пути уже возвращающегося снаряда в обычной стойке, спокойный, даже флегматичный, и ждал.
