— Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
— Ну и ладно, — в голос Сологуба вновь вернулось добродушие. — И где же твой друг собирается искать этих самых потомков?
— Это очень интересная история, Михаил Иванович. Приятель мой полгода как вернулся из другой экспедиции: в Латинскую Америку.
— Повезло парню! — восхитился Сологуб. — Наверное, привёз что-то интересное?
— Да. Старинный крест.
— Дорогой, наверное?
— Это как посмотреть, — хитро прищурился Максимов. — Крест может и не дорогой, но с тайником, а в тайнике — бумага!
— Как бумага? — опешил Сологуб. — Ты ведь докладывал, что тайник пуст?
— Не я один, все так думали, — пожал плечами Максимов. — Однако бумага была. Её Вяземский ухитрился незаметно ото всех вытащить.
— Вон оно как… — протянул Сологуб. — Всех, значит, Вяземский перешустрил. Молодец!
Тут Сологуб вспомнил недавний разговор с Ерёменко и добавил как бы для себя одного:
— А чутьё тебя, Дядя Миша, таки не подвело.
Заметив, как заёрзал на стуле Максимов, поспешил успокоить подчинённого:
— Не заморачивайся. Это я о своём. Бумага с собой?
— Подлинник у Вяземского. А я, — Максимов полез в карман, — сделал себе копию.
Сологуб принял протянутый Максимовым листок, затем хмыкая и жестикулируя лицевыми мускулами, прочёл глазами следующий текст:
«Туда тебе, путник, идти суждено,
где в водах реки отразилось руно.
Чтоб выбрал одно ты из тысячи мест,
в том в помощь тебе будет Вяземских крест.
И карта, что даст тебе сам Адмирал,
портрет чей у Гущина век скоротал.
Чтоб верно ты с картою крест совмещал,
прочти, что подскажете тебе портсигар.
Егоров его не молясь на авось
доселе в кармане таскает, небось».
— Хреновый стишок! — Сологуб перекинул листок обратно Максимову.
— Так ведь он писан не для того, чтобы услаждать слух, а для того, чтобы указать дорогу к золоту, — заступился за неизвестного пиита майор.
— Аргументируй! — потребовал генерал.
— Руно — золото, — начал Максимов и остановился, глядя на генерала. Видимо майор решил придерживаться пошаговой стратегии.
Сологуб этот маневр мгновенно раскусил, усмехнулся, и первый шаг одобрил.
— Ну, допустим, продолжай.
— С рекой ещё проще, — приободрился Максимов. — Из Байкала вытекает лишь Ангара.
— А вот это не факт! — довольно резко отреагировал Сологуб. — С чего ты взял, что речь идёт о том, что вытекает? И вообще: где тут Байкал?
— В стихотворении его действительно нет, — согласился с начальством Максимов, — но оно наверняка есть на карте…
— Которую ещё надо выпросить у какого-то адмирала, — перебил его Сологуб.
— Думаю, что встреча с потомками капитана Гущина даст ответ на многие вопросы.
— Так их ещё надо найти, — резонно заметил Сологуб.
— Они уже найдены!
— О как! — теперь уже вполне искренне удивился Сологуб. — Оперативно, хвалю. И где же они?
— В Харбине.
Максимов достал из кармана ещё один листок и положил на стол перед генералом. Тот попытался рассмотреть отпечатанную на листе копию фотографии, чертыхнулся и полез в ящик стола за лупой. Закончив изучение снимка, отложил лупу в сторону и вопросительно посмотрел на Максимова.
— Надгробная плита на могиле Гущина в Харбине, — пояснил майор. — Там есть энтузиасты, которые ведут учёт могилам русских людей, там похороненных. Некоторых могил уже не существует, остались только фотографии. Но могила Гущина, к счастью, цела. По оперативной информации за ней до сих пор ухаживают родственники.
— Это действительно кое-что, — одобрил Сологуб, потом хитро прищурился, — Однако скажи мне, майор, отчего ты раньше до могилы не докопался?
— Все предыдущие поиски велись на основе мемуаров каппелевского офицера. А в них указана фамилия Рощин.
— А он не Рощин, а Гущин, — усмехнулся генерал. — Описался мемуарист, земля ему пухом. Что думаешь делать?
— Ждать известий от Вяземских, — пожал плечами Максимов и пояснил: — Они уже в Харбине.
* * *
Послушать «харбинские» рассказы собрались все члены будущей экспедиции и примкнувшая к ним Елена Ерёменко. Именно она оккупировала любимое кресло Старха, — саммит проходил на квартире Вяземских — на что он, впрочем, не затаил в душе обиду, памятуя не столько о высоком положении её супруга, сколько об интересном положении самой Елены. Чета Максимовых заняла левую половину огромного дивана, правую же его часть украсили своим присутствием Катя Вяземская и Света Фернандес.
Слово держал Старх. Он только-только преодолел вводную и постепенно подбирался к сути.
— … Оказалось, после отъезда Вяземского капитан Гущин жил хоть и недолгой, но весьма насыщенной жизнью. Заскучав отсутствием друзей (есаул Егоров вслед за Вяземским оставил Харбин и ускакал в направлении родного Забайкалья) он решил взбодриться поиском приключений на известное место и весьма в этом преуспел. Не без помощи нагана отбил у каких-то бандитов симпатичную девчонку, ничуть не смутившись тем, что она была китаянка, в неё же влюбился и на том влип окончательно. Отец девушки, говоря современным языком, был местным предпринимателем, испытывал жесточайшее давление со стороны криминала и такому мужу для своей пятой дочери был рад. Гущина женили и поставили во главе войск самообороны. Есть сведения, что в браке Гущин был счастлив, потому вскоре оставил жену безутешной вдовой. Возглавил воинов клана в решающей битве, саму битву выиграл, но пал на поле боя. Однако наследника смастерить успел, потому и род его на нём не прервался, и в Харбине появилась китайская семья с русскими корнями и нетипичной для Поднебесной фамилией Гу-Цин.
Старх потянулся к стакану с соком, и пока он смачивал натруженное горло, рассказ продолжила Катя.
— Мы отыскали в Харбине некую Ю Гу-Цин. Очень симпатичная девушка и хорошо говорит по-русски. Она многое рассказала о своём предке капитане Гущине и помогла обнаружить карту.
— И где же она? — нетерпеливо спросил Геннадий Максимов.
Катя посмотрела на мужа. Старх улыбнулся лёгкой загадочной улыбкой, водрузил на стол стоящий до того на полу дипломат, лихо щёлкнул замками, откинул крышку, извлёк из нутра дипломата холст без рамы и продемонстрировал собранию.
— Александр Васильевич Колчак, — прокомментировал увиденное Максимов.
— Он самый, — одобрительно кивнул Старх. — Портрет адмирала Колчака. Писан с фотографии неизвестным китайским художником в Харбине осенью 1920 года.
