— Ну, мы сейчас пытаемся его как-то сузить, — вновь пожал плечами старший опер.
— Они пытаются! — возмутился начальник. — И сколько вы еще намерены пытаться? Ты понимаешь, что дело на контроле в Генеральной? Ведь похищена не какая-то ювелирная финтифлюшка, пускай бы и дорогая. Украли колье, которое император Александр II подарил своей фаворитке, этой… как ее?
— Ванде Кароцци, — подсказал Гринько.
— Вот именно, — кивнул шеф. — А какой нынче год, тебе известно? Год четырехсотлетия династии Романовых! Считай, государственную реликвию, почти святыню «свистнули». Пускай и из частной коллекции, но все одно. А ну как колье за рубежом всплывет? Это ж национальный позор! И соответствующие кадровые решения. И вообще, это уже пятый случай кражи антикварных драгоценностей за последние полгода. И все — на нашей территории!
— Четыре из них нами раскрыты, — встрял Манеев.
Гринько ткнул его в бок локтем, но Демьян Васильевич уже перевел на Манеева налитые кровью глаза.
— Вами?! Молчал бы лучше… А где, между прочим, похищенное по тем делам имущество?
— «Брюлики», думаю, «тю-тю», — вступился за младшего товарища Гринько. — Вы ж знаете, Демьян Василия, несмотря на неопровержимость улик, все «злодеи» вводном «отказе». Один, правда, на следствии вину признавал, но в суде, как водится, заявил, что первоначальные показания выбиты под давлением…
— Ладно, — перебил его начальник, — делать нечего. Ступайте опять на поклон к своей ясновидящей. Только вот что. — Демьян Васильевич помолчал и добавил, значительно чеканя слова: — Об экстрасенсе этом — молчок. Чтоб никому! Даже следователю. Методы нашей работы должны сохраняться в строжайшей тайне. Согласно закону «Об оперативно-розыскной деятельности». Все понятно?
— Так точно! — хором ответили оба опера.
* * *
— Вот это-то знаменитое «колье Кароцци» и было месяц назад похищено из квартиры известного коллекционера Ивана Карловича Зябликова-Крузенберга. Главное, обидно: ведь только-только мы с вашей помощью повязали того злодея, что медальон Людовика XVIII «тяпнул» — и снова-здорово. Просто напасть какая-то на наши головы, — рассказывал Гринько, попивая вместе с Манеевым травяной чай в офисе Наины Гималайской — парапсихолога и экстрасенса.
Стены офиса густо покрывали дипломы и сертификаты; в центре, на почетном месте, высился кубок победителя «битвы экстрасенсов».
— То есть без вас, Наина, никак и никуда! — подхватил Манеев. — Пропадаем буквальным образом. Спасайте!
Наина, миниатюрная, весьма привлекательная брюнетка лет тридцати, сочувственно кивнула и спросила:
— А что же сам Иван Карлович? Наверняка он кого-нибудь подозревает.
— В том и штука! — воскликнул Манеев почти радостно. — Грохнули нашего «терпилу»!
Женщина вздернула брови.
— Подожди ты, — недовольно оборвал Манеева старший опер и, обращаясь к Наине, пояснил: — Николай хотел сказать, что, прежде чем завладеть ожерельем, похититель расправился с потерпевшим. Летальным, так сказать, образом.
— Как… он это сделал? — тихо уточнила Наина.
— Отравил. Капнул ему в чай батрахотоксина. Между прочим, редкий, экзотический даже, яд. Добывается из кожных
[Похоже на пропущенную страницу, хотя в исходном файле нумерация страниц не нарушена (189–190)]
При виде бесчинных бандитов людей охватил ужас.
Однако старенький священник, совершавший богослужение, не дрогнул, не прервал своей молитвы. Слухи о грабителях-ляхах — врагах христианской веры — давно ходили по округе. Батюшка тихо прошептал: «Господи, помилуй этих нечестивцев, ибо не ведают, что творят».
В следующую секунду бандиты ворвались в алтарь.
— Подавай сюда золото! — потребовал атаман, обращаясь к отцу Петру.
— У меня его нет, — ровным спокойным голосом ответил батюшка.
— Черевковская церковь — самая богатая в округе, значит, золото должно быть!
— Да, оно было.
— А куда делось?
— Мы отдали его Козьме Минину и князю Пожарскому, чтобы побыстрее изгнать вас, супостатов, с Русской Земли!
Атаман взмахнул нагайкой — на лице священника заалел кровавый рубец.
В этот момент ударил церковный колокол; звуки набата походили на гром среди ясного неба. «Это мой зять Димитрий-Копыто старается, — подумал отец Петр. — Помоги ему, Господи!»
Яцкой рукой дал знак одному из ляхов. Тот быстрым шагом покинул алтарь. Через минуту звук колокола резко оборвался — так замолкает песня лесной птицы, оборванная выстрелом охотника.
— Готово! — еще через минуту доложил лях, войдя в алтарь и опуская окровавленную саблю в ножны.
Атаман нетерпеливо переступил с ноги на ногу, а потом вплотную подошел к отцу Петру и взял его за бороду.
— Куда спрятал золото, сивобородый?
— Я его не прятал, потому что у меня его нет.
— Ты лжешь, старик!
Яцкой дернул отца Петра за бороду, вырвав при этом клок седых волос.
— Я ни разу в своей жизни не лгал, — молвил батюшка.
— Если не скажешь, где оно спрятано, тебя ждет лютая смерть.
Яцкой сделал шаг назад.
— Смерть за Христа для меня не потеря, а приобретение! — Отец Петр сжал ладонями свой священнический наперсный крест. Лицо его засияло неземным светом. — Я всю жизнь служу Господу и только Его боюсь. Можешь ли устрашить меня ты, жалкий слуга сатаны!
Лицо атамана исказила гримаса дикой злобы.
Бандиты, словно дикие звери, набросились на священника и стали его избивать; отец Петр, не выпуская из рук креста, упал.
Храм шумел, как потревоженный улей.
— Душегубы!
— Разбойники!
— Тати!
— Святотатцы! — раздавались голоса из толпы, становясь все громче и громче.
— Очистить церковь! — приказал Яцкой.
Засвистели нагайки. Удары сыпались на головы, плечи, руки и спины прихожан. Как ни сопротивлялись сельчане, как ни кричали, как ни взывали к совести супостатов, ничто не помогало, и вскоре храм опустел.
Начался грабеж: бандиты, разоряя святой алтарь, забрали богослужебные сосуды, напрестольный крест, Евангелие; порушили святой престол, надеясь найти под ним клад, но там ничего не было. Святые образа, написанные искусными изографами, бандиты бросали на пол; если на иконе был серебряный оклад, они грубо срывали его.
Между тем двое дюжих ляхов схватили окровавленного батюшку за руки и выволокли на улицу.
Народ ахнул, женщины запричитали.
Атаман кивком головы отдал распоряжение.
Палачи накинули петлю на ноги священника, а конец веревки привязали к седлу вороного жеребца.
