И вот этот-то лихой парень Мишка стал ее мужем…
Поповы очень боялись, как бы Афанасьева не сманили другие купцы. Многие завидовали им: «Ну и работник у тебя, Георгий Аркадьевич!»
— Отобьют, подлецы, — забеспокоился Попов.
Чтобы накрепко привязать работника к своему дому, Поповы решили женить его на Анне. В ту весну ей исполнилось шестнадцать лет.
— Вот что, Нюра, — ласково сказал Попов, — ты уже не маленькая, пора определяться… Жениха тебе подыскали, красивого, самостоятельного.
— Жениха? Мне? — удивилась она.
— Тебе, тебе… Кому же еще?
— А… кто он? — спросила осторожно.
— Миша Афанасьев! — гордо сообщил купец. — Орел, красавец.
Сердце Анны упало: вот тебе и раз, за работника… А она-то думала!
— Но я не хочу замуж! — запротестовала она.
— А тебя никто и не спрашивает, — отрезала приемная мать. — Принцесса какая. Нам с отцом виднее, что делать. Сто целковых за тобой даем да справу всякую…
Всю ночь тогда проплакала Анна. За работника… Раз и навсегда определили ей место. Всю жизнь будет ломить на них. Даровая работница… Никогда уж ей не вырваться из этого постылого дома, от этих опостылевших людей.
На красную горку их обвенчали. И пошла жизнь Анны опять своим обычным путем: работа, работа с утра до ночи.
Михаил оказался куражливым. На первой же неделе совместной жизни побил ее — чтобы не задавалась, не воображала, что она купецкая дочь, а он работник. Сто целковых замотал в платок и спрятал за икону, строго наказав не трогать. Был он старше на десять лет и уже искушен в любви, а она — девчонка, несмышленыш. Наработается за день и спит как убитая. А Мишке любовные утехи нужны.
— Ты думаешь, я на тебе женился, чтобы спать за компанию, да? — сердился муж.
Правда, в добрые минуты весело говаривал:
— Погоди, мы еще заживем! Будешь у меня кралечкой бубновой ходить в шелках, батистах!
Заветной его мечтой было купить коня и сани с меховым пологом и заделаться первым извозчиком в Новониколаевске. Но грянула война, Михаила сразу забрали в армию. А через три месяца Анна получила извещение: «Погиб смертью храбрых…» Три месяца длилась ее семейная жизнь. Всего три месяца, и вспомнить нечего.
Поповы словно осатанели: тут же потребовали вернуть сто целковых приданого. Раз, мол, не состоялось, то и нечего.
Вытащила из-за иконы замотанные в платок деньги. Николай-угодник уставился на нее суровым взглядом: дура ты, мол, дура… «Ладно…» — отмахнулась она. Отнесла. Нате, ешьте. Познакомилась с одной модисткой, стала ходить к ней учиться шитью с тайным намерением получить самостоятельность и уйти от Поповых.
Молодых парней на войну позабирали, и нового работника найти было трудно. Да и боялись Поповы — наймешь какого-нибудь проходимца, убьет, ограбит. Время военное, гляди в оба. И Анна работала за двоих. Работа все силы выматывала. А Поповы все больше наглели — отрабатывай, мол, приданое. Шубу, крытую сукном, тебе дали? Дали. Пальто плюшевое, платьев разных, белья постельного. Как же? Задарма никто ничего не дает.
Маменька родная! Куда же деваться-то? Кому она нужна? В шестнадцать лет — ни девка, ни баба… Грамоте — едва, едва, расписаться только. Темнота, одним словом.
Когда стало совсем невмоготу — хоть вешайся, поплакалась модистке. Анну подкупило выражение ее лица, доброе, кроткое, благостно-печальное, точь-в-точь как у этой умершей миссионерки. Добрая патронесса выслушала ее очень внимательно, подумала, очевидно подбирая слова утешения, сказала:
— Все забудется, особенно зло, которое тебе причинили. Для того чтобы жить, девочка, нужно научиться прощать. Бог есть любовь, а зло родит сатана. Побороть сатану может только любовь, всепрощение…
— Любить! Их! — возмутилась Анна. — Да я их ненавижу! Ненавижу. — И она разрыдалась.
— Ничего, ничего… — поглаживая ее по волосам своей легкой рукой, вкрадчиво говорила патронесса. — Посещай собрания нашей общины — и ты укрепишь свою веру в бога, в Христа нашего Спасителя…
И Анна стала посещать секту евангелистов. Ее гипнотизировали непонятные и страшные слова проповедей о царстве божьем, о бренности всего земного, о том, что человек лишь гость на этой скорбной земле.
По ночам она истово молилась, в своей тесной и душной комнатушке, стоя на коленях перед Николаем-угодником. Фитилек лампадки перед иконой странно потрескивал, кидая тень и свет попеременно, и казалось, что Николай-угодник смотрит то влево, то вправо, одобрительно покачивая головой.
Но молитвы не помогали, и чувство всепрощения не приходило. Что ей царство божье? Она хотела быть счастливой на земле. В семнадцать лет трудно отрешиться от мечты о счастье.
Все же продолжала ходить на собрания. Ей нравилось быть среди людей, не похожих на ее приемных родителей. А проповеди как-то утешали, успокаивали.
Народ собирался самый разнообразный: приказчики, мастеровые, служащие. Все больше не русские — финны, шведы. Тут-то она и познакомилась с финном Эдуардом Валениусом. Голубоглазый блондин с аккуратной бородкой стал провожать ее домой. Ей, конечно, льстило внимание такого человека. Не из простых. Одет всегда как барин, говорит складно, так бы и слушала его речи про жизнь, про то про се. Опять же обхождение: все ласково, вкрадчиво, галантно. Голос тихий, так в душу и проникает. Это тебе не Афанасьев с его матюками да тычками. Валениус был инженером! Инженером-электриком, владел небольшим кожевенным заводом у них в Новониколаевске. Одно только смущало Анну: его всегдашние разговоры о том, как бы разбогатеть, нажить в Сибири капитал. «Здесь можно развернуться!» — с какой-то пугающей страстностью говорил он, и глаза его становились неприятно трезвыми. В такие минуты в нем было что-то от Поповых.
Однажды он заговорил с ней о холостяцкой своей жизни.
— Мне бы теперь хозяюшку в дом, тихую, скромную, религиозную…
Сердце Анны дрогнуло: к чему это он? Сказала, скромно потупясь:
— За чем же дело стало? Любая сочтет за честь.
— А мне «любую» не нужно. Мне нужна такая, как ты. Пойдешь за меня?
Его ласковый голос был искренен и серьезен. И Анна сразу поверила, смутилась, растерялась: предложение? Ей? Такой человек? И тут же с отчаянием подумала, что Поповы будут против. Валениус им не нужен, им нужен хороший работник в дом, а она как приманка и тоже работница даровая.
— Меня не отдадут за вас, — сказала упавшим голосом. Деликатно объяснила почему: родители, мол, у меня строгие, работать дома некому.
— А я тебя умыкну! Знаешь, как женщин умыкают? Конечно, если ты согласна.
— А как же община? — испугалась Анна. — Верующий не должен совершать плохих поступков. В заповеди сказано — «не укради», а убежать из дому все равно что украсть.
