— А как же община? — испугалась Анна. — Верующий не должен совершать плохих поступков. В заповеди сказано — «не укради», а убежать из дому все равно что украсть.
— Ерунда! — горячо возразил Валениус. — Мы с тобой люди одной веры, следовательно, никакого греха не совершим, если поженимся.
— Ой, не знаю, что вам и ответить… — растерянно бормотала она. А бес внутри нее искушал: «Соглашайся, дура… Ты навсегда избавишься от рабства Поповых… Не упускай момента».
И она согласно кивнула головой.
Темной ночью связала в узел свое добришко, истово перекрестилась перед иконой, пугаясь суровой непреклонности взгляда Николая-угодника, и крадучись вышла за ворота, где ждал ее на извозчике Валениус.
Мстительная радость прибавила ей решимости. «Вот вам, черти окаянные! Поищите себе другую рабу…» — думала она о Поповых.
Тайно обвенчались в православной церкви. Валениусу было тридцать пять, а ей семнадцать. О любви она не думала, да и не понимала, что это такое, просто устраивала свою судьбу. Что же, что Валениус в два раза старше ее? Зато ученый, инженер. Она была благодарна ему за избавление от Поповых.
После свадьбы сразу уехали в Финляндию, на родину мужа. Валениус опасался скандала — все-таки Анна считалась дочерью богатого купца, и Попов мог предъявить на нее свои родительские права.
Кругом бушевала война, а она чувствовала себя так, будто перед ней распахнулась дверь тюрьмы, за которой были весна, пение птиц, надежды.
Два месяца жили у родственников мужа в небольшом приморском городке. Валениус что-то закупал, привозил домой большие ящики из толстых, шершавых досок, таинственно подмигивал и говорил: «Электромотор…»
Анна радовалась своему счастью: «Это мне за долготерпение…» — набожно думала она. Иногда подолгу простаивала перед зеркалом и, немного смущенная, изучала свое лицо. А что? Разве она так уж дурна? Глаза хорошие, рот не слишком большой, зубы белые и ровные, лицо свежее, с румянцем во всю щеку…
Погрузили на пароход ящики с электромотором и поехали домой, в Новониколаевск. Муж давно решил продать кожевенный завод и уехать в Семипалатинск, где, по слухам, можно было выгодно заняться мукомольным делом. Край богатый, хлебный, а мельниц не хватает. «Мукомолы там самые уважаемые люди, — говорил он Анне. — Вместо кожевенного завода у нас будет мельница».
Анна обрадовалась: вот хорошо! Подальше от Поповых. Пропала, словно в воду канула. Так-то лучше!
Она во всем полагалась на мужа. Все, что он говорил и делал, казалось ей страшно умным.
Люди болтали о какой-то революции, которая будто бы надвигалась на Сибирь из России, но Анну это не волновало — она была далека от политики.
И вот они в Семипалатинске. Знойный, пыльный город. Под беспощадным солнцем дремлют слепые дома. Окна в затейливых резных наличниках плотно закрыты ставнями. За домами сады сплошным валом, тоже придавленные зноем, пыльные, обвисшие. На улицах ни души, лишь бродят гуси, пощипывая редкую, жухлую мураву и роняя пух и перья. Пахнет нагретой лебедой, псиным пометом. Иногда по улицам гордо прошествуют верблюды в сопровождении погонщика. Азия…
Сняли полдома у богатого казака, давнего знакомого Валениуса, поставщика сырых шкур для кожевенного завода. У казака вместо ноги деревяшка — только что вернулся с фронта.
— Много, много убито людей в эту войну, а будет их убито еще больше… — пророческим голосом говорил казак.
— Армагеддон! — торжественно вещал Валениус. — В Откровении апостола сказано как? «Некогда народы сойдутся на месте, нарицаемом «Армагеддон!», и битва будет продолжаться целый день». Вот они и сошлись.
— Если бы на день! А то на годы… И конца нет этой проклятой войне. Предательства много. Большевики какие-то объявились на фронте. Мутят народ. Нет, мол, ни бога, ни черта. Богатеев надо бить, землю у них отбирать и отдавать бедным. А царя, мол, в шею! Ишь чего захотели! — сетовал казак и зло добавлял: — Мужичье голоштанное. Слава богу, у нас здесь тихо.
Анна занялась домом. Все хотела сделать сама, но муж запротестовал:
— Ты — барыня, если будешь возиться с хозяйством, нас уважать перестанут.
Пришлось нанять девку-казачку.
— Кожами не хошь больше заниматься? А то давай, на прежних условиях, — предложил казак.
— Да нет, — уклончиво ответил Валениус. — Мельницу думаю купить.
— Мельницу! — обрадовался казак. — И то дело! Ездим черт-те куда молоть. Дерут три шкуры. Была тут верстах в пятнадцати мельничка, да мужик на войне сгинул, а баба какой делец? Запустила все, забросила.
— Может, продаст? — заинтересовался муж.
— А что? И продаст! — оживился казак. — Я эту бабу знаю, мигом уговорю. Только уж магарыч, барин…
С помощью разбитного хозяина мельницу приобрели действительно задешево. Валениус привел ее в порядок, поставил электромотор, и он заработал на радость местным хлеборобам.
Летом жили на мельнице, как на даче. Под высоким небом волнуется сизая полынная степь, блестят на солнце дальние солончаки, мреют озерца, жарко горят пшеничные поля. В небе пластаются ястребы, коршуны, высматривая добычу. Приезжали помольщики, все больше бабы, казачки, закутанные до бровей белыми платками. Долго торговались из-за платы. Валениус посмеивался, довольный, говорил Анне:
— А куда им деваться? Сколько захочу, столько и заплатят.
Анна молчала, но в душе не одобряла мужа, — что значит «сколько захочу»? Совесть-то надо иметь? Не по-божески как-то. Вообще она давно заметила, что он говорит одно, а делает другое. Старается жить напоказ, строит из себя большого барина, чуть ли не миллионера. Только и разговору — разбогатеть, любыми способами расширить дело, захватить в округе все мельницы в свои руки. Но до этого было далеко… Мельничка давала очень скромные доходы, которых хватало разве что на безбедную жизнь. По вечерам муж считал выручку и, подведя итог, радостно басил: «Вот она, сотенка-то, и тут!» — Анне почему-то было стыдно за него. Вспоминались яростно торгующиеся казачки и то, как они стыдливо вынимали из-за пазух грязные узелки с деньгами. Ну и делец! Крохобор какой-то.
Зимой жили в городе. У них даже образовался свой круг знакомств: все больше торговый народ. Анна щедро угощала их пельменями. Мужчины вели разговоры о делах, о политике. И все чаще мелькали в их разговорах слова: «революция», «большевики».
А однажды муж пришел откуда-то бледный, взволнованный и прерывающимся голосом сообщил Анне:
— В Екатеринбурге большевики порешили всю царскую семью. Красные вот-вот в Семипалатинск ворвутся. Надо бежать…
— Куда? — испуганно спросила Анна.
