— Оттуда, приятель? — спросил кельнер, мотнув головой куда-то в сторону.
— А ты, я вижу, тоже уже свое получил?…
— С добавкой.
— Как так?
— Вместо ноги сделали протез, а где взять половину ягодицы?
— Без этого прожить можно, а вот без шнапса и пива… — Йошка извлек из бумажника продуктовую карточку и деньги. — Пусть побегает твой напарник. Мы же хлопнем по рюмочке за фронтовые наши дела. Я плачу.
Кельнер воровато оглянулся, понизил голос:
— С этим сейчас строго, но сообразим…
Он прохромал к стойке, что-то шепнул толстяку, тот, приподнявшись на цыпочки, посмотрел на Йошку и скрылся в подсобке.
Йошка стал разглядывать людей в пивной. Больше было стариков. Они, наверное, помнили Ноеля Хохмайстера, когда тот еще строил свой «Пилигрим». Были и малолетки непризывного возраста, которые либо заканчивали гимназию, либо числились в командах «Трудового фронта». В дальнем углу обосновалась компания вояк-отпускников в серо-голубых авиационных куртках.
Подошел кельнер с подносом, опустил на стол две литровые фаянсовые кружки крепкого портера, тарелки с зельцем и темную бутылку с наклейкой рейнвейна. Рюмки с ловкостью фокусника он выдернул из-под фартука, пододвинул стул и, скособочившись, сел.
— Плохо на свадьбе сидеть с невестой, — хохотнул Йошка.
— У меня уже двое малышей. Ханна сразу наградила двойней, — похвастался кельнер, оживившись перед выпивкой.
В бутылке оказался настоящий шнапс. Выпили за жизнь, за конец войны, за Ханну, за маленьких Гансика и Йоста… Скоро Йошка узнал о кельнере все: и что зовут его Хуго, и что получает он пенсию по ранению, но в нынешние времена приходится подрабатывать, так как толстяк за стойкой, чтоб у него лопнули потроха, его тесть и жмот, и о том, где начал войну и где кончил — в деревне Чуриково под Малоярославцем…
— А ведь я был каменотесом! — вздохнул Хуго и потянулся к бутылке.
— Ты знаешь здесь всех выпивох?
— За исключением фронтовиков в углу, назову каждого. — От выпитого кельнер побледнел немного, но глаза оставались трезвыми.
— Не знаешь ли ты Фехнера?…
— Ахима? Как же! Будет здесь ровно в семь и выпьет не менее двух литров пива.
— У него отец… — Йошка наморщил лоб, как бы пытаясь вспомнить имя.
— Вальтер? Так он погиб под Истрой не то в ноябре, не то в декабре сорок первого…
— В ноябре. А где он служил раньше?
— Как где? В нашем восьмом Баварском округе, потом его услали в Россию и оттуда пришел «постэнгель»[45]. Геройски погиб за великую Германию… Ну, ты знаешь такие штучки.
— Письма от товарищей Вальтера Ахим не получал?
— По-моему, нет.
— Может, не сказал?
— Ну, об этом бы знали все. Ахим не из молчунов.
— Как же так?! Мы писали Ахиму всем отделением! Вальтер погиб на наших глазах, когда мы попали под огонь «русских органов»[46], — растерянно пробормотал Йошка.
— Вы небось так душещипательно описали его смерть, что цензура не выдержала слез и выбросила письмо в корзину.
— Возможно. Но мы рассказали, как было.
— Если ты хочешь увидеть Ахима, приходи в семь. Я оставлю столик.
Хуго отрезал в продовольственных карточках ровно столько талончиков, сколько стоил обед. Взял деньги за выпивку. Сдачу положил перед Йошкой.
Тут Йошка решил попросить Хуго еще об одном одолжении:
— Нет ли у тебя на примете порядочного ювелира?
— Ха! Как же! Найдешь среди этих пройдох честных людей!
— И все же придется… В России раздобыл кое-что, хочу продать.
— Сейчас колечки и камешки упали в цене. Наши ребята тащат их со всех концов мира, — не то с осуждением, не то с завистью проговорил Хуго. — Запиши адрес одного кровососа. Его зовут Карл Зейштейн.
Йошка на пачке сигарет записал улицу и дом, где жил ювелир, и распрощался с кельнером.
Чтобы скоротать время до вечера, он поехал в городской парк, сел под тень распустившейся липы. Из аллейки выпорхнула похожая на птичку старушка с букетом подснежников и прощебетала фразу, которая примерно звучала так: «Ну а что же мы купим сегодня?» Йошка развел руками — до цветов ли бедному отпускнику?!
На самом же деле его тревожил Павел: не заподозрила ли полиция что-либо в документах? Если возникнет опасность, нужно немедленно скрыться. Где? Франтишку привлекать к этому делу опасно, да и просто-напросто она не сможет обеспечить жилье. Хуго не приютит, знакомство с ним пока шапочное. Видимо, придется сразу же уезжать в Мюнхен. Город большой, легче затеряться. На первых порах можно пристроиться к почтовой начальнице, выждать, сменить документы, но в любом случае вернуться в Розенхейм и попытаться отыскать пути к этому «фаусту».
Незаметно наступил вечер. В восьмом часу он вернулся в «Альтказе». Распахнув дверь, сразу же увидел узкогрудого молодого человека, о котором Березенко сообщил через мать подпольщикам Киева, те передали сведения Центру. Несмотря на духоту в погребке, Ахим Фехнер был в потертом твидовом пиджаке и вигоневой фуфайке. Судя по пустым кружкам на столике, он осиливал второй литр. Не спросив разрешения, Йошка уселся напротив него. Подковылял Хуго и принес еще одну кружку.
— Вы здорово походите на нашего взводного Вальтера, — проговорил Йошка, встретившись с осоловевшим взглядом Ахима.
— Откуда вы знаете моего отца?
— Вы должны были получить от нас письмо, писали сразу после боя.
— Ничего не получал, кроме официального уведомления о смерти.
— Он погиб на моих глазах.
Ахим вцепился в рукав Йошки, закашлялся, выхватил платок, привычно прижал ко рту.
«Да у тебя, парень, туберкулез, и долго, видать, не протянешь», — подумал Йошка.
По желтому лицу Фехнера пошли красные пятна, на бледной, тонкой шее напряглись вены. С трудом подавив кашель, Ахим сказал:
— Не надо рассказывать. Отца все равно не воскресишь…
— И то верно. Мне вот повезло. Уволили подчистую, скоро придется искать работу.
— Теперь найти ее не проблема.
Йошка из заднего кармана брюк вытащил пачку купюр разного достоинства. Их он приготовил на непредвиденные расходы перед тем, как зайти в пивную.
— Вот что, парень. Возьми это. Купи масла, жиров… Ты должен поправиться.
Глаза Фехнера подозрительно заблестели.
— Фронтовое братство? Верните мне отца! — вдруг завопил он. — Не надо мне ваших денег!
Такого оборота Йошка не ожидал. Он сурово одернул Ахима:
— Уймись! Если бы ты не был таким задохликом, я бы сделал из тебя отбивную!
Фехнера вновь стал душить кашель. Он выкрикивал бессвязные слова, пытаясь построить какую-то фразу.
