— Нетрудно догадаться, куда вы поместили вашу документацию, — вы передали ее русским! — вскричал Раулинсон. — Будь жив великий Маккарти, не миновать бы вам электрического стула! Но и сейчас…
— Мистер Раулинсон, — холодно прервал его Патрик Паттерсон, — я вынужден призвать вас к порядку. Глубокоуважаемый профессор Нельсон не обвиняемое лицо, а наш дорогой и почетный гость. Прошу вас, профессор!
— Я все сказал, дорогой Паттерсон, мне нечего больше прибавить, если не считать того, что новое стекло в моем кабинете уже вставлено.
Паттерсон в растерянности перевел взгляд на Поттера, как бы призывая его повлиять на заблудшего собрата по науке. Поттер внял призыву, но вряд ли испытанный мастер компромисса мог сделать менее удачный выбор.
— Дорогой Нельсон, — заговорил Поттер с холодной усмешкой, никогда не сходившей с его лица, — меня, право же, забавляет ваша уверенность в своей правоте! Не сомневаюсь, что она основана на железной логике, но эта логика, увы, исходит из ложных посылок. Война — вовсе не зло, как полагаете вы, а нормальное состояние человечества. Но как бы вы ни заблуждались на этот счет, я никогда не поверю, что вы можете хладнокровно взирать на то, как русские обгоняют нас в производстве ядерного оружия!
— Русские предлагают нам полное и всеобщее разоружение, Поттер, и притом под полным и всеобъемлющим контролем.
— А! С коммунистами нельзя договариваться, их надо подавлять силой! — вскричал Поттер, сразу позабыв о доверенной ему дипломатической миссии и отдаваясь своей исступленной ненависти к коммунизму. — Мне претит эта психопатическая боязнь ядерной войны, охватившая большинство наших ученых! Не для того сотни первоклассных умов создавали эти чудо-бомбы, чтобы они ржавели на наших военных складах! Можно ли найти лучшее применение этому оружию, чем ликвидация коммунистической заразы? К тому же ядерная война — самая гуманная из войн! Смерть в этой войне настигает людей с такой быстротой, что они даже не успевают осознать, что убиты! К тому же у нашей старой цивилизации, Нельсон, и нет иной возможности выжить, как стереть с лица земли коммунизм!..
Нельсон молча глядел на Поттера: странное, тяжелое, чуть асимметричное лицо маньяка, затененные темными, густыми бровями светлые, льдистые глаза, в которых как бы застыла шалая усмешка.
— Что вы так смотрите на меня, Нельсон? Уж не собираетесь ли вы возразить мне какой-нибудь жалкой банальностью, вычитанной из квакерской воскресной газеты? Ах, уж эта набившая оскомину «священная человеческая жизнь»! Современная наука признает, что жизнь существует по крайней мере на миллионе других планет, — так разве не стоит рискнуть человечеством, дорогой коллега, чтобы уничтожить мировой коммунизм?..
Паттерсон с беспокойством покосился на Джадсона. Дискуссия так далеко ушла от повестки дня, что казалось, никогда уже не вернется к тому, ради чего Джадсон почтил своим присутствием Комиссию. Но выражение его лица успокоило Паттерсона: так смотрят любители на бой петухов или на тараканьи бега.
— С вами бесполезно спорить, Поттер, — сурово сказал Нельсон, вставая. — Вы безумец, лишь по игре случая наделенный даром исследователя… Прощайте, господа!
— Остановите его! — визгливо закричал Раулинсон и вскочил с места. — Если он еще не передал русским свой метод, он сделает это сегодня, завтра, сейчас!..
— Замолчите, Раулинсон, и сядьте на свое место! — гневно сказал Паттерсон. Он видел, что все его усилия терпят крах и Нельсон вот-вот ускользнет от него вместе со своим методом. — А вас, глубокоуважаемый профессор, я прошу уделить нам еще несколько минут… Скажу прямо: я почти во всем с вами согласен и, уж во всяком случае, разделяю ваш ужас перед возможностью всеразрушительной ядерной войны… — Паттерсон возвел очи горе. — Да минет чаша сия многострадальное человечество!.. — Он помолчал, чтобы дать присутствующим время измерить всю глубину переживаемого им чувства. — Но вопрос, увы, стоит так: дадите вы нам свой новый метод или скроете его от нас, мы все равно вынуждены будем и далее наращивать нашу ядерную мощь перед лицом растущей угрозы мирового коммунизма… Это не наша прихоть, дорогой Нельсон, это закон жизни! Но производство ядерного оружия обходится американскому налогоплательщику чрезвычайно дорого, и от вас, Нельсон, зависит во много раз облегчить ему это бремя! Придите же на помощь ему, и он благословит ваше имя, которое станет для него отныне символом и залогом американского процветания! — Голос Патрика Паттерсона звучал всеми оттенками нежности, тончайшими переливами гражданского пафоса, с трогательным доверием передавал этот мастер компромисса в руки профессора Нельсона судьбу американского народа. — Вы же знаете, Нельсон, что наша атомная промышленность принадлежит государству, и потому никакая корысть…
— Как раз наоборот, Паттерсон, — спокойно прервал его Нельсон, — государство принадлежит у нас атомной промышленности.
И тут произошло нечто странное: суровый Джадсон захохотал вдруг каким-то икающим смехом — казалось, он ритмически выталкивает звук из самой глубины своего существа. Серое лицо его побагровело от крови, на висках веревками вздулись жилы, глаза под тяжелыми веками заслезились, жесткий рот распустился.
— Вот именно… вот именно… — выкликал он между приступами смеха.
Оба врача стали в испуге совать Джадсону таблетки, снижающие кровяное давление, но это оказалось излишним: словно поворотом рубильника он выключил вдруг свой смех, жестами обеих рук отстранил от себя врачей, вместе с креслом отодвинулся от стола и поднялся во весь свой рост.
— Все ясно, — сказал Джадсон коротко и решительно и размеренным шагом направился к двери; врачи двинулись за ним.
Это был конец: больше дискутировать было не о чем и не для чего.
В тот самый день, когда прозектор одной из вашингтонских больниц вскрыл едва остывший труп профессора Хантера и обнаружил у покойного несуществующий рак поджелудочной железы, для Эмиля Брокара, первооткрывателя крупнейшего в мире уранового месторождения, началась новая, счастливая пора жизни. В этот день он стал одним из семи директоров вновь созданной акционерной компании «Ураниум-Буала», с годовым окладом в двенадцать тысяч долларов и получил в собственность пакет акций нарицательной стоимостью в двести тысяч долларов. Правда, он не столько состоял, сколько числился в должности директора. В его ведение входил лишь наем младшего научного состава для африканских рудников компании: лаборантов, ассистентов, коллекторов. Не приглашали его почему-то и на заседания совета директоров и даже на обычные деловые совещания, которые с утра до позднего вечера происходили на всех этажах громадного, тридцатиэтажного здания «Ураниум-Буала».
