Людовцы не сдаются…
Холодное дождливое утро. Улица затянута не то дымом, не то туманом. Вчера еще можно было по ней пробираться только ползком, по-пластунски. Сегодня стрельбы почти нет. Редкие выстрелы кажутся нечаянными, ненужными.
Гитлеровцы в тот же день начали занимать квартиры. Майор Сенк решил по подземным ходам и канализационным трубам пробраться на окраину города. Повстанцы яростно атаковали гитлеровцев. Пробиваясь сквозь засады, мы врывались во дворы и переулки, теряя людей под сплошным пулеметным огнем. Иногда нам на какое-то время удавалось оторваться от противника, и тогда мы скрывались в развалинах, готовясь к новой атаке. Сенк громко отдавал приказания. Повстанцы сражались не на жизнь, а на смерть.
Снова появились гитлеровские танки, тарахтели мотоциклы, раздавались гортанные команды… Подъезжали грузовики, с них на ходу прыгали солдаты новых эсэсовских отрядов. Улицы простреливались плотным автоматным огнем, на изрытой мостовой валялись тела мертвых женщин и детей. Окруженные со всех сторон превосходящими силами врага, повстанцы продолжали борьбу.
Сенк отдал приказ занять полуразрушенное здание театра недалеко от Маршалковской улицы и ждать ночи.
Над грудами щебня, оставшимися от центра Варшавы, выли снаряды. Лишь изредка сквозь пороховой дым и копоть пожарищ проглядывала давно забытая многими небесная синева…
Двигаться дальше было невозможно. Может быть, когда стемнеет, удастся просочиться сквозь кольцо осаждающих?.. Но сейчас грязно-зеленые цепи гитлеровцев то и дело со всех сторон подкатывались к занятому нами зданию. Как ни были мы измучены, но наши точные выстрелы не давали врагу подняться с земли. Гитлеровцы прекратили атаки и начали забрасывать нас минами.
Это было поздно вечером, на аллее Уездовской. Держа в здоровой руке фонарик, Юзеф по трапу спустился в канализационный колодец. Видно было, как он сразу до пояса погрузился в жидкую грязь. Я положил пистолет в нагрудный карман пиджака и спустился следом. Ледяная вода заливалась за голенища, поднялась выше колен, и намокшие брюки плотно прилипли к бедрам. Сквозь толстый слой затонувшего мусора я нащупал сапогами твердое, вымощенное камнем, скользкое дно.
— Зажги фонарик и держись рядом! — сказал Юзеф.
Его голос глухо прокатился над черной гладью гнилых сточных вод. «Зачем он так громко?» — подумал я. Но его губы едва шевелились.
Мы двигались вперед, прижимаясь к круглым стенам, подняв руки над колыхавшейся трясиной, наступая на куски железа, на осколки битого стекла. До тоннельного свода можно было дотянуться рукой.
— Вот тут я и работал, — шепотом проговорил Юзеф. — Раньше тут порядок был… Сейчас мы на глубине метров в пятнадцать. Под городом сотни километров таких тоннелей…
Бледные снопики света от наших фонариков прыгали в узком сдавленном пространстве, выхватывая из холодной мглы грязные стены, небольшое пространство зловонной воды, поднявшейся до половины тоннеля, трубы давно бездействующих насосов. Изредка до нас докатывался глухой рокот.
— Стреляют! — нарушил тишину голос Юзефа. — Иезус Мария! А что, если дальше грязь доходит доверху?..
Тоннель становился уже и ниже. По тому, как ноги стало тянуть назад, можно было догадаться, что ход поднимается, хотя и не очень круто. Жижа густела, ноги месили илистый слой грязи и песка. Юзеф шел теперь впереди. Сгибаясь все ниже, мы брели по обмелевшему дну, похожему на русло пересыхающего ручья. Воздух в этой темнице так давил на уши, что мне казалось, будто я оглох. Эта невыносимая гнетущая тишина иногда прерывалась пугающим шумом. С грохотом отскакивала задетая ногой консервная банка. Насквозь промокшая одежда, задевая о стену, громко шуршала.
Мы дошли до того места, где в обе стороны от главного тоннеля уходили в темноту несколько широких и узких боковых ответвлений.
Юзеф остановился.
— Мы под гитлеровцами, — шепотом сказал он. — Не напороться бы на них!
Вскоре мы услышали далекие, перекатывающиеся под сводами голоса.
Я остановился и выключил фонарик. Но Юзеф обернулся и успокаивающе сказал:
— Это очень далеко. Наверное, наши, из других отрядов или цивильные… Их тут должно быть много.
В одном месте свод тоннеля навис почти над самым дном — видимо, прогнулся от взрыва сильно углубившегося снаряда или большой авиабомбы. Нам пришлось ползти на четвереньках. Руки скользили в грязи, лицо покрылось противной слизью. Хорошо еще, что здесь был подъем, — будь тут пониже, пришлось бы нам возвращаться. По этой своеобразной мели табунами бродили крысы. Они неохотно и медленно отступали перед тусклым светом наших фонариков.
Неожиданно раздавшийся грохот оглушил нас. Казалось, что над нами с бешеной скоростью пронесся поезд. Минута тишины… Потом впереди замелькали частые вспышки и тот же грохот снова пронесся над самой головой. По вспышкам я понял, что бьют из пулемета. Третья очередь прозвучала уже много глуше… Мы ничком лежали в ледяной грязи, выключив фонарики.
— Это гитлеровцы… — донесся из темноты осторожный шепот Юзефа. — В обе стороны вдоль по трубе стреляют. Спустили в смотровой колодец пулеметчика…
Мы долго ползли в кромешной тьме — ползли медленно, с частыми остановками, напрягая слух до звона в ушах. Еще дважды над нашими головами пронеслись гремящие ливни пуль…
Внезапно за углом впереди вспыхнул яркий свет. Совсем близко я увидел подвесную площадку и гитлеровца с фонарем в руке. Уже целясь в него, разглядел за ним другого, с автоматом. Они тоже увидели нас. Передний со стуком поставил фонарь на пол и припал к пулемету, второй стал срывать с плеча автомат.
Я нажал спуск и чуть не выронил пистолет от оглушительного грохота. Гитлеровцы открыли беспорядочный пулеметный огонь. Они что-то истошно кричали, а когда мы были уже метров за сто от смотрового люка, нас сильно оглушило взрывной волной. Это немцы начали швырять вслед гранаты.
Мы бросились вперед и долго еще вглядывались в плотно сомкнувшуюся за нами темноту.
Юзефу было очень трудно — не прошло суток с тех пор, как он получил довольно тяжелую рану. По-видимому, у него была высокая температура. Зловонный воздух затруднял дыхание — с шумом и свистом оно вырывалось у него из горла. Тоннель здесь был широкий, мы могли идти рядом. Я обхватил Юзефа и поддерживал его, делая вид, будто сам хочу на него опереться. Юзеф старался дышать в сторону, чтобы я не догадался, как ему тяжело, но ему это плохо удавалось, так как даже тихий звук низкие своды увеличивали во много раз.
