– Об арабах, захвативших город! Эти неруси собираются спалить все существующие записи земных мудрецов, астрологов, волхвов и алхимиков! – Никита смахнул тыльной стороной ладони пот со лба. – Уникальные знания, собранные здесь, нельзя предавать уничтожению! В библиотечных свитках хранится мудрость познания материи, и, кто знает, возможно, хранится истинная тайна существования человека.
Теперь Никите стало всё ясно. Пожар! Последний пожар Александрийской библиотеки, погубивший тысячи ценнейших текстов древности! Так вот как всё было. А, может, попробовать уговорить этого мусульманского ублюдка, не устраивать вандализма?
Ведь Восток всегда считался колыбелью культуры. Неужели мусульманин захочет позором покрыть своё имя на все времена?
Не совсем соображая, что такая выходка может стоить головы, Никита поднырнул под брюхом у ближайшего коня и кинулся к эмиру. Сзади почти сразу же раздался глухой перестук копыт и свист занесённого для удара клинка. Но эмир на своём аргамаке одним прыжком оказался рядом и семихвостой камчой выбил саблю из руки воина. Потом уже развернулся к Никите.
– Что ты хочешь, чужеземец?
– Эмир, ваше сиятельство, или как там у вас обращаются к правителям, неужели вы хотите предать огню мудрость, накопленную веками? Ведь это преступление перед людьми! Перед учёными всего мира! Эти знания могут принести вечную славу трону самого султана!
Эмир усмехнулся в густую черную бороду:
– Люди говорят, что века бегут, а века отвечают, что люди проходят. Где те знания, которым необходимо уцелеть, и есть ли они?
– Но ведь это же мудрость всей земли! – возразил Никита. – Такой архив нельзя уничтожать!
Эмир достал из-за пазухи спрятанный на груди томик в переплёте из кожи, выкрашенной зелёным цветом. Чёрные глаза всадника благоговейно сверкнули, и он поднял на вытянутой руке эту заветную книгу.
– Смотри, чужеземец! – воскликнул всадник. – Смотри и запоминай. Ты видишь Коран – священную книгу книг. В нём собрана вся мудрость существующего мира. Все заповеди, посланные Аллахом, все законы человеческой жизни, следуя которым каждый найдёт дорогу к Богу. И, если в этих сваленных в кучу папирусах тоже есть эта мудрость, то они не нужны, потому что нельзя искажать мудрость Корана. Если же в них нет этой мудрости, то они тем более не нужны, потому что нельзя хранить человеческую глупость, ибо глупость развращает правоверных.
С этими словами он дал знак воинам, и те принялись факелами поджигать сваленные в кучу папирусы. Никита не знал что делать, как остановить эту казнь человеческого разума, чистоты человеческих душ? Может быть, именно этого поступка ожидал от него и Ангел, и разрешивший Никите путешествовать по иным измерениям, где знакомство с сожжёнными романами, рукописями и папирусами должно было изменить жизнь писателя.
– Послушай, эмир! – снова начал Никита, пытаясь найти хоть какую-то лазейку в непроходимой правде правоверного. – Подумай хотя бы о потомках. Не о наших, о своих! Они будут вечно молиться за тебя, поминать с благодарностью имя твоё, если оставишь для них эти манускрипты! Весь восток станет колыбелью разума, мудрости и любви. Подумай о том, что уничтожить что-нибудь всегда легко, но воскресить уничтоженное не сможешь никак. И Коран не поможет, и золото всего мира окажется бессильным.
– Ты так считаешь? – эмир наклонился в седле, и лицо его оказалось совсем рядом с ухом Никиты. – А что ты можешь дать мне за то, что я не сожгу этот мусор? – прошептал всадник. – Можешь ли ты пожертвовать собой? Отдай мне добровольно свою жизнь, и я прикажу потушить огонь. Неужели твоя грешная жизнь дороже всей мудрости мира? Подумай, всё в твоих руках. Но только добровольное согласие будет на пользу и мудрости, и знаниям, и всем последующим поколениям. Ну, договорились?
– Прямо так, сразу?.. – Никита стоял, опустив голову, не решаясь взглянуть эмиру в глаза.
Сотни скабрёзных мыслей мигом пронеслись в его голове, оставляя за собой огненный след, будто сверкающая вселенская комета ворвалась в сознание, и пересекает его под разными углами, сжигая своим длинным хвостом все умные «за» и «против». Решать надо было сейчас, немедленно! Впрочем, Никита почти готов был согласиться, не задумываясь, ведь жертва явно незначительна перед спасением целого мира. Только в голосе всадника прозвучала плохо скрываемая ядовитая насмешка. Это настораживало.
– Видишь, – эмир распрямился в седле, и в голосе его прозвучала уже не насмешка, а нескрываемое презрение к иноверцу. – Все вы, человечки, одинаковы. Своя шкура дороже. Кто же из вас соберётся весь существующий мир спасать, встать «за други своя» в последней битве, если в самом малом ни ты, ни любой другой не готов собой пожертвовать?
Впрочем, что-то плоховато твоя древняя мудрость разгорается. Эй, нукеры, плесните ещё огненной воды, не жалейте! Вот в восемнадцатом веке книжки шикарно горят – там, в краску много масла добавляют, а здесь… тьфу… Ох, растащило же меня как-то сказать, мол, рукописи не горят. Горят, ещё как горят! И писатели всегда в этом помогают, и помогать будут!
Никита ошарашено взглянул на эмира. И вдруг понял всё.
– Ангел!
– Да, это я, Никита-ста, – ухмыльнулся всадник в чёрную бороду. – Но ты мне уже не интересен. Ты снова оказался перед дилеммой: чем пожертвовать, собой или своим народом? Скромное молчание – это откровенный ответ твой. Но я вместо тебя из двух предложенных выходов выберу третий. Это твой приятель – хорошая добыча для охотника за грешниками! Я таких никуда и никогда не отпускаю!
Эмир сделал знак воинам. Нукеры кинулись в толпу и принялись охаживать плетьми стоящих перед цепью воинов пришедших в столицу паломников. Люди уворачивались, падали под ударами, но напирающие сзади не давали никуда убежать. Наконец нукеры вытащили из толпы зевак профессора Глинского, мигом скрутили ему руки шёлковой удавкой и бросили наземь перед конём эмира. Костёр к тому времени разгорелся с такой силой, что отдельные языки пламени отрывались, улетали в небо. Никита растерянно смотрел на эту картину, но ничего не мог сделать.
Может быть, у него где-то в сознанье проскочила мыслишка встать на защиту одного из «Странников ночи», созданного Даниилом Андреевым, только это был уже не герой. Сотворённый писателем, товарищ Глинский жил уже своей самостоятельной жизнью, с которой его творец навряд ли согласился бы, но профессор и не собирался спрашивать разрешения у создателя. Ведь хватило же у него соображения удрать от костра во дворе Лубянки, а затем пристраститься к пляжному Эдему, предложенному Ангелом?
– Поднимись, – повысил голос эмир. – Встань, если тебе твой господин приказывает.
