— вздохнул с облегчением Брон.
Королевская лаборатория Лионкора была не такая впечатляющая, как в Запретном Городе или в Магистериуме. Она отличалась не столько размерами, сколько очень запутанной организацией пространства. Здесь не разделялись магические и механические секции, создавая впечатление беспорядка. Но Брон достаточно знал Зандра Роктава, чтобы понимать, что весь этот хаос являлся порождением четкой системы. Имперцы привыкли к другой системе, в которой все строго разделено.
Прокуратор задерживался. В ожидании Сциора, Брон туда-сюда прохаживался вдоль столов и стеллажей, рассматривал темпорали и различные конструкции. Некоторые очень просты и незатейливы, а некоторые настолько вычурны, что казались нелепыми. Все лежало, стояло и висело вперемешку с самыми различными материалами и деталями. Никто не мог рассказать, для чего это все нужно или как работает. Они не нашли каталога или справочника, в котором бы приводились описания устройств и приспособлений. Изредка встречались в книгах или журналах упоминания и схемы, но найти к чему-либо полную инструкцию проблематично.
В одном из помещений было прохладно. Именно сюда принесли тело Убийцы Магов, чтобы сохранить от разложения как можно дольше.
Сциор пришел только под вечер. Тело Мары лежало на столе. Вокруг него крутился Брон и здоровенными ножницами избавлял девушку от одежды.
— Что ты делаешь?
— Экселант? — Брон вздрогнул и чуть не выронил ножницы из рук. — Извините, не почувствовал вашего приближения.
— Меньше надо пить. Но я задал тебе вопрос.
— Готовлюсь к изучению строения антиволна, — улыбнулся он и продолжил орудовать ножницами. — Такой шанс нельзя упускать.
Тревожить мертвецов не стоило. Кто умер, тот заслужил покоя. Но неуемное любопытство — единственная собственная эмоция Брона, которую не искоренила бы никакая сила на свете. Его желание всюду сунуть свой нос было сильней чувства самосохранения. И плевать, если это вызовет ярость у прокуратора. Он все равно продолжит копать, пока не докопается, потому что не умеет останавливаться. Поэтому легче дать ему то, чего он желает.
— Когда закончишь, распорядись захоронить как подобает то, что от нее останется.
— Конечно.
На подносе в ряд были выложены скальпели разных размеров, щипцы, ножички и крючки. На краю расставлены контейнеры и пробирки.
— И что только Полоз в ней нашел? — Сциор скользнул взглядом по груди девушки, уже собирался выйти, но его окликнули:
— Экселант Суг?
— Ну?
— Мы ведь, наконец, возвращаемся домой? — невероятно, но в голосе Брона угадывалась искренняя радость.
— Да. Но ты останешься здесь.
— Но….
— Присмотришь за Вертисом в мое отсутствие.
— Но….
— Это приказ, и он не обсуждается.
— Безусловно, экселант.
Прокуратор удалился. И Брон, все еще переполненный его и своими эмоциями, бросил со всей силы в дверь ножницы. Затем раскидал поднос и пробирки. Когда на столе ничего не осталось, Брон выдернул арбалетный болт из груди Убийцы Магов… она распахнула глаза и закричала.
— Что ты такое?! — в ужасе прошептал он, уставившись на ожившую убийцу.
Ему не открылись Бесконечные Сады. Не явились мертвые с нотациями. Хотя он ждал отца. И не прощались живые.
Видимо, он слишком разгневал Всесвет, поэтому отправился прямиком в Бездну.
Лгали те, кто утверждал, здесь темно.
В Бездне оказалось белым бело.
Лгали те, кто утверждал, что чувства уйдут.
Почему тогда так больно? Будто Бездна сама объята болью.
Лгали те, кто утверждал, что здесь одиноко.
Чужое присутствие ощущалось как никогда остро. Бездна всегда была рядом. Иногда она приближалась, нависала над ним и обжигала горячим дыханием, от которого всю душу пронизывал холод.
Лгали те, кто утверждал, что ожидание невыносимо.
Время потеряло смысл. Все потеряло смысл. Кроме боли и холода, которые постоянно сменяли друг друга. Пока не слились воедино.
Лгали те, кто утверждал, что здесь тихо.
— Не дергайся, дурак, — повторила Бездна раз, наверное, десятый. Или сотый. Он не считал. Но голос у нее был красивый и глубокий. Даже приятно слушать.
Чем она так недовольна?
Неужели, его душе предстоит провести тут целую вечность с недовольной Бездной?
Когда холод, наконец, перевесил, Филипп почти растворился в нем и в облегчении, которое он сулил. Но внезапно его окатило таким жаром, как в парилке.
Что происходит?
Ответ пришел не сразу. Но он ему был не рад.
Вернулась жизнь. Только лучше бы это была Бездна.
— Кажется, кто-то приходит в себя, — протянул голос, такой непохожий на Бездну.
Хриплый. Женский. Знакомый.
— Не дергайся, — и этот голос туда же. — А то разбудишь своего приятеля.
Сквозь невыносимую боль к губам прикоснулось горячее и полилось внутрь, а на лоб опустилась прохлада. К боку прижималось нечто совсем обжигающее, словно раскаленне угли.
Не нечто, а кто-то. Это он понял много позже, когда угли заворочались и неразборчиво пробубнили какое-то проклятье… голосом Бездны?
— А где моя одежда?
— Лисенок, у тебя есть совесть? Быстро на место. У тебя лихорадка.
— Под тартаном ему будет лучше без меня.
— Так ты хочешь лечь со мной на полу?
Пауза.
— Нет. Но дай мне хоть брэ ради приличия.
— Ты без опоры не можешь держаться на ногах, а твой приятель не в состоянии пошевелиться. О каких вообще неприличиях может идти речь? — громко расхохоталась Плеть. — Каюсь, я мечтала о двух красивых юных телах в моей постели. Но не о двух больных мужиках. Будь паинькой, Лисенок, вернись в кровать и не заставляй запихивать тебя под тартан силой.
К нему вновь прижалось чужое раскаленное тело, обжигая бок. Лисовин дрожал, буквально сгорая, а Филипп цеплялся за его жар, как за единственную имевшуюся реальность, пока она не сменилась полным забытьем.
Филипп не знал, сколько времени прошло и где он вообще находится. Были ли Лисовин и Плеть настоящими? Или ему все приснилось? Память подбрасывала лишь невнятные обрывки фраз и противные шорохи и стук, которые то исчезали, то возобновлялись.
— Отвратительно. В чем так провинился этот несчастный заяц? — проговорила Плеть.
— Попробовал сделать по-другому, но ошибся.
— И сколько еще бедных тварей ты планируешь искромсать?
— Если я не научусь, то он в скором времени лишится второго глаза.
Слова знакомые, но по отдельности. Когда они собирались вместе, то смысл ускользал от Филиппа, иначе бы он пришел в ужас. Но не меньше боли его
