— Не сразу попадешь на такую удачу, как на текстильной фабрике. И как мы сообщим о себе тому мастеру?
— А почему не может получиться так, что он сам о себе даст знать?
— Если бы так получилось, лучшего и не надо.
Но тут произошло непредвиденное. Ни Кузнецова, ни Белоусова к работе не допустили. Им учинили допрос. Кто-то, видимо, донес на них.
Первым под конвоем увели Белоусова. Держали его не меньше трех часов и принесли на носилках избитого, окровавленного, с распухшим лицом.
— Саша, держись. Там бандиты самой высшей пробы, — с трудом выговорил он и потерял сознание.
Кузнецов с дежурным по бараку уложили друга на нары, укрыли бушлатом, сделали холодный компресс на голову.
Через несколько минут вызвали Кузнецова.
— Вы есть Кузнецов Александр Васильевич? — спросил через переводчика немец, одетый в новое суконное обмундирование.
— Так точно.
— Расскажите нам, как вы хотели сделать побег.
— Первый раз об этом слышу.
— А вы не притворяйтесь глупцом. Белоусов признался во всем. Мы ему сохраняем жизнь.
— Я хорошо знаю майора Белоусова. Знаю и то, что он никуда не убежит. У него сил не хватит. Что касается меня — это другой разговор. Я, может быть, и хотел бы вырваться отсюда, только не в таких условиях думать об этом...
— Почему?
— Человек я занумерованный. Мой номер значится во всех документах — одна причина. — Кузнецов пригнул палец. — Вторая причина: до фронта около тысячи километров, а немецкие кордоны кое-что значат. В-третьих, газета «Русское слово», пишет: сейчас бои идут под Москвой и на подступах к Волге. Москву вот-вот должны сдать. Немецким языком я не владею. Опух, голодный, без оружия... Причин очень много, и поэтому мысль о побеге я считаю утопией...
— Все это так, — не унимался фашист. — Рассуждаете вы логично. Но мы имеем точные сведения о вашем замысле.
«Неужели выдал мастер? — пронеслось в голове Кузнецова. — Тогда почему же его ни разу не упомянули? Нет, это не он. Кто же тогда?»
И уже вслух сказал:
— Сведения у вас ложные. И провокационными вопросами меня не взять.
— Ах, так! Ты еще способен на дерзость! — вскипел немец и резным, с затейливыми инкрустациями массивным стеком сшиб Кузнецова с ног. Его долго били. Из носа хлынула кровь, испятнавшая зеленую ковровую дорожку.
Допрос закончился строгим предупреждением: каждому, кто думает о побеге, грозит расстрел.
Неблагонадежных летчиков разъединили. Им пришлось работать в разных группах. Теперь они встречались очень редко. Окончательно обессилев, Белоусов сказал Кузнецову:
— Я, Саша, видно, не выдержу такого ада. Здоровье мое подорвано окончательно... А тебе надо бороться. Подбирай парня из тех, кто еще не отощал, и убегай. Убегай во что бы то ни стало.
«Бежать, конечно, надо во что бы то ни стало, — размышлял Кузнецов. — Иначе — каюк. Но в одиночку это немыслимо. Значит... Значит, надо искать верных, надежных людей».
И Александр вновь начал присматриваться к людям.
Стояла невыносимая жара. Духота разморила людей. Аркадий Ворожцов, командир бомбардировочного экипажа, широко разбросив руки, лежал на спине в тени густой березы. Рядом с лейтенантом сидели его боевые друзья — штурман младший лейтенант Иван Максимов и стрелок-радист старший сержант Геннадий Трахимец.
Максимов достал из кармана гимнастерки повидавший виды блокнот и тихо заметил:
— Давайте спишем еще один день войны.
— Спиши, Ваня, спиши, — согласился Ворожцов. — Все ближе к победе подвинемся.
Штурман раскрыл страницу блокнота, на которой был вклеен календарь на тысяча девятьсот сорок второй год, и, отыскав месяц июль, на четвертом числе поставил жирный крест.
— Итак, мы провоевали триста семьдесят семь дней, — подытожил он.
— Сколько провоевали — это известно, — заметил Ворожцов. — А ты лучше подсчитай, сколько дней нам еще воевать.
— Подсчитаю. Обязательно подсчитаю. Закончим войну с победой, выну книжицу и доложу: сколько дней, часов и минут провели мы на фронте, сколько пробыли в воздухе.
Друзья рассмеялись.
И снова стало тихо. Каждый думал о своем. Трахимец вполголоса запел мягким приятным тенором:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор.
Нам разум дал стальные руки — крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор.
— Почему ты, Гена, не пошел в артисты? У тебя такой хороший голос?! — спросил Ворожцов.
— Та еще и не поздно, товарищ командир, — ответил Трахимец.
Помолчали.
Высоко в небе, застыв на одном месте, веселой трелью заливался жаворонок. Ворожцов заметил птицу и долго не выпускал ее из поля зрения. А жаворонок все пел и пел, то камнем падая книзу, то будто ввинчиваясь в небо.
Вот так же, бывало, Аркадий любил выходить на берег Ныши, что протекает через родную деревню Новый Ошмес в Удмуртии, и часами лежать в ароматных луговых цветах.
Жаворонок напомнил Аркадию Ворожцову забавную историю далеких детских лет. Как-то весной, сидя с самодельной удочкой на изогнутой почти до воды березе, он заметил на берегу одинокого дикого гуся. Распустив веером крыло, птица лежала на кромке берега, пряча голову в густой траве. «Наверное, заболел и отстал от своих? Или кто-нибудь подстрелил его?» — подумал парень и решил поймать гуся. Тот от испуга вскочил, торопливо заковылял вдоль берега и снова лег на бок.
Аркадий схватил гуся и внимательно осмотрел его. Из правого крыла сочилась кровь, густо покрасившая весь бок.
Гусь прожил у Аркадия Ворожцова более месяца, привык к нему, выздоровел. А когда стал досаждать своей шкодливостью, мать приказала:
— Зарежь неслуха. С ним нет никакого порядка в избе.
Аркадий взял топор, схватил гуся и вышел во двор. Стало жалко беззащитную птицу. Парень выпустил ее, и гусь, взмахнув крыльями, улетел.
Мать поворчала, поворчала и смирилась...
В это время из репродуктора, висящего на березе, донесся голос дежурного:
— Лейтенант Ворожцов, к командиру полка!
Высокий и статный офицер быстро вскочил, отряхнулся, привычно поправил пилотку, подтянул ремень, одернул гимнастерку, плотно облегавшую широкие покатые плечи, и уже на ходу скомандовал:
— Готовьтесь, товарищи, к очередному вылету.
На подмосковном аэродроме ни на минуту не прекращалась боевая работа. Экипажи дежурили круглосуточно. Одни отдыхали, другие несли фронтовую вахту.
Командир полка, начинающий полнеть майор, пожал руку Ворожцову и пригласил к столу. Перед ним лежала огромная карта, испещренная красными и черными треугольниками, стрелами, кружками.
