точно он для нее ничего не значил… А потом эту сцену на кухне. И себя, смешного и жалкого, со спичками в дрожащих пальцах. Сжимал зубы, полный бессильной обиды и презрения к себе. Иногда наступал просвет, и он думал о том, что их связывает. И что оно такое — любовь? Несчастье? Без глаз, без души, вдруг навалилось, затмило солнце, и ты упал, точно рыцарь в нелепых доспехах. Беспомощный. Смешной. Только потому, что звал ее, ждал, как мальчишка. Ну нет! Сил хватит задушить ее. Хватит! Но обидно…
Он вцеплялся зубами в подушку, впервые за многие годы на глазах выступали слезы.
И так же быстро схлынуло, отошло, будто спала пелена. И снова кто-то чужой, миротворный, по-кошачьи ласково тронул за сердце: «А что, собственно, произошло? Преувеличиваешь, как всегда… Милая деловая беседа с Викентием Викентьевичем. Такая честь! Должно быть, он уговаривал ее не лезть в авантюру с окислами, не связываться с мальчишкой… Два-три колких, уничтожающих слова — это он умеет. А женская психика так неустойчива… А Семен? Зачем же он-то бежал за ней? Спьяну? Влюбился? Чепуха собачья. Весь вечер он был какой-то странный, какой его червь грызет? Но вернулся он быстро: слышно было, как грохнула дверь. Значит, ничего у них не склеилось, только профессору расстроил проводы. Вот и славно. И зачем убиваться…»
Так убедителен был этот внутренний голос, так ясно излагал, а вот облегчения не принес.
За окном серел день, по асфальту шуршали машины. Он долго лежал, глядя в потолок. Потом взял со стула блокнот, машинально полистал. В нем были отправные Шурочкиных опытов. Он взял его еще в тот памятный день. Красная книжица, тонко отдававшая духами, вызывала неприязнь, словно была живым существом. Пересилив себя, он принялся за наброски, вычерчивание схемы. Порой сквозь сетку линий и цифр всплывало ее лицо. Он не мог уловить его черты: то брови, то глаза, то улыбка. Их нельзя было собрать воедино.
Пестрели выкладками листки, в них жила чужая мысль. Ее.
Думал: «Работай мы вместе…» При одной мысли об этом залихорадило. Помедлив, он встал и вышел в коридор, взял телефонную трубку.
Сквозь гул вентилятора, разноголосицу цеха донеслась отрывистая Любина скороговорка:
— Вам сказано — делайте! О господи, бумажкины дети… Да! Я слушаю. А, это ты. Христос воскрес…
— Послушай, Люба…
— Назола! Выпиши ему хоть пять приказов, пусть успокоится. Это не тебе, да-да, Юрок, я слушаю. Эти технологи меня доконали… Меняйте установку. Сейчас приду и помогу. Все, можете быть свободны… Понимаешь, прислали на мою голову юных специалистов. Все юные, а я одна — хоть разорвись.
— Я и хотел спросить… Как у тебя с кадрами?
Трубка настороженно затихла.
— Ты что?..
— Хочу в цех.
— Шутишь?.. — Трубка снова умолкла; он весь напрягся, перестав дышать. — Хочешь сбежать до техсовета?
— Это какого же?
— Не знаешь, что ли? Семен с Волобужским мутят. Настояли собрать технический совет, пригласить директора. Надькин-то все мудрит над корпусом, никого слушать не хочет, на тебя ссылается. В общем, ты — анархист и дезорганизатор.
— Ого! — Юрий нервно хохотнул, закашлялся.
— Послушай, это серьезнее, чем тебе кажется!
— Но ты-то знаешь, что это абсурд! — У него вспотел лоб.
— Я-то знаю, — сочувствовала трубка, — но профессор не зря прикатил. Работа и так затянулась, а ты ему под горячую руку… Судьба-индейка. Заказывай музыку, трусишка…
— Понятно, — хрипло сказал он и хотел было повесить трубку, но что-то в голосе Любы, в том, как беспечно прозвучало «трусишка», остановило его. — Слушай, а зачем, собственно, техсовет, если у них все решено заранее, кому эта комедия нужна? Тебе, что ли?
— Если они выиграют, то останется подписать сдачу образца — и он пойдет на выставку.
— На витрину! Для зевак, для медалей и отчетов?
— Так что ты прямо-таки необходим на техсовете…
— Для того чтобы подписать акт?
— Ты же зампред приемочной комиссии. Тебя еще никто не снимал. — И снова что-то непонятное уловил он в этой странно игривой манере выражать мысль. — А насчет того, чтобы подписать, это твое дело — подписывать или нет. Дело совести.
Он словно бы споткнулся на ровном месте.
— Что-нибудь не ясно? — спросила Люба.
— Ясно. Завтра же выйду.
— Это другой разговор. Пока! Вызывают к директору с планом.
— Так, может, выйдет случай?
— Само собой, объясню ему популярно. А ты, между прочим — вот мысль подкинулась, — поговори с военпредом, с Чуркиным, как вы с ним?.. Раскрой ему глаза, пусть подключится… Соображаешь?
Пока что он соображал плохо. Представил себе Чуркина, совсем молодого парня, видно, себе на уме, с хитроватыми глазами, с которым порой сталкивался на военной приемке. Еще не осмыслив, что к чему, потянулся к телефону и, пока набирал номер, даже вспотел слегка.
Отозвавшийся в трубке голос показался незнакомым, да ведь они с военпредом не были настолько близки, чтобы сразу узнавать друг друга.
— Я слушаю.
— Мне Чуркина.
— Слушаю.
— Товарищ капитан, вас Королев беспокоит, Юрий, из эксперименталки, если не забыли…
— А, ну как же… Как там у вас «Звезда», движется?
— Я звоню из дома. Болею…
— Что такое? — вежливо спросил Чуркин.
— Да ничего, уже выползаю. А «Звезда», по-моему, движется не в ту сторону… Вы меня слушаете?
— Да, конечно.
— Дело вот какое…
И он вначале сбивчиво, затем постепенно взяв себя в руки, объяснил суть дела, спросил:
— Вас она интересует?
— Пока не знаю. Заказ не наш, и заявок еще нет, но я информировал начальство. Вещь как будто перспективная…
— Если не угробить на корню. Во всяком случае, акт о сдаче я подписывать не буду.
— Кто еще не будет?
— Пока не знаю, но, думаю, совесть не все потеряли, и чувство реальности — тоже. Я имею в виду Любовь Дмитриевну, ребят, ну… и вы ведь в комиссии. Лицо заинтересованное, вам и карты в руки. Можете потребовать ее на «ВП», поставить на испытание образцы и, судя по результатам, сделать запрос директору, пусть решает. Ведь может и понадобиться, сами сказали… Мало ли что, почему же отказываться от гарантий? Мы же государственные люди, — Ему показалось, что их прервали, так тихо стало на проводе. — Почему вы молчите?
— Беру себе на заметку. Еще раз созвонюсь со своим шефом. Завтра же изучу материалы.
— Большое вам спасибо.
— За что? Это вам спасибо. Выздоравливайте…
Юра повесил трубку с непривычным чувством самодовольства, к которому примешивался, неприятный привкус. Его коробила необходимость хитрить, идти в обход. Он не очень-то надеялся на то, что военпред может как-то повлиять на ход событий, но — как бы то ни было — его мнение отзовется на деле, уже одно то, что он выслушал Юрия внимательно, сняло
