Есаул медлил. Наконец он решительно подошел к сейфу, открыл его, достал карту-схему, расстелил ее на столе. На карте крупными буквами было написано: «Основной вариант по ликвидации партизанских сил Степного Баджея».
— То, что нужно, — удовлетворенно произнес Щетинкин. — До рассвета два часа. Присаживайтесь, есаул, будем работать.
Они уселись за стол.
Щетинкин едва успел вернуться в Семеновку — белые перешли в наступление. Но теперь их замысел был ясен. Доложив обо всем по телефону Кравченко, Петр Ефимович занялся обороной Семеновки.
Противник сразу же ввел значительные силы.
Снаряды падали во дворы и огороды, горели дома и амбары. Вспыхивали и таяли белые облачка шрапнели. По улице метались подводы, груженные мешками с мукой, бочками. Бежали женщины с узлами, дети цеплялись за подолы матерей; ковыляли, опираясь на суковатые палки, старики.
— Закрепиться на окраине Семеновки! — кричал в трубку фонического телефона Щетинкин.
В блиндаже телефонов было несколько, Щетинкин брал сразу по две трубки и прикладывал их к ушам.
— Что? Что?! Канский полк разбит? Бегут?.. Где Старобельцев? Без паники… Ачинцы будут прикрывать ваш отход. Отходите в Баджей… все в Баджей… Что? Плохо слышу. Вершино оставили? А хлеб? Зернохранилище, говорю? Белые захватили?.. И все наши обозы?..
Щетинкин был взбешен. Он бросил трубку и увидел жену, Вассу.
— Васена? Ты откуда? А дети, дети где? — обеспокоенно спросил Петр Ефимович.
— Детей в Баджей партизаны переправили. Зинаида Викторовна Кравченко за ними присмотрит. А я к тебе…
— Да ты что, не видишь, что здесь творится?.. Убьют! Отходим… Стихнет стрельба — давай сразу же в Баджей!
— Петя, не отсылай меня. За тебя боюсь. Да и сама хочу с ними расквитаться.
Щетинкин подобрел, погладил жену по волосам.
— Ладно. Да только недолго мы тут продержимся.
Он понимал Васену.
…Матэ Залке удалось уйти в красноярскую тайгу, соединиться с другими интернационалистами. Партизанский отряд вырос, наносил ощутимые удары чешским легионерам. Потом в Красноярске появились колчаковцы. В сравнении с легионерами, эти дрались упорно, ожесточенно и с большим тактическим умением. Белогвардейскими воинскими частями командовали опытные офицеры. В отряд Матэ вливались и русские рабочие, интеллигенты из бывших ссыльных. Партизаны делали смелые налеты на колчаковские гарнизоны, на склады с оружием и продовольствием, контролировали железную дорогу чуть ли не до Канска. Они были неуловимы.
Доводилось Залке слышать о смелых действиях партизанского отряда Щетинкина на севере Ачинского уезда. Говорили, будто отряд насчитывал не меньше пятисот, а то и семисот партизан, а это уже была серьезная сила. Когда пуржистой ночью рухнул от взрыва мост неподалеку от станции Кандат, колчаковские газеты заговорили о партизане Щетинкине.
Мосты Транссибирской магистрали охранялись гвардейскими ротами и даже полками. Возможно, поэтому заветной мечтой Матэ было взорвать мост на подступах к Канску. Весть о взрыве моста прокатилась бы по Сибири, и, безусловно, Щетинкин догадался бы, чьих рук это дело. Мост… только мост!
…Сосновый бор почти вплотную подходил к полотну железной дороги, но перед Канским мостом местность была открытая, и это сильно затрудняло задачу. Оставалось только удивляться, что до сих пор они не нарвались на засаду. Мост охранялся усиленными нарядами, круглосуточно по нему шел поток военных грузов. Конечно же, ночью его охраняют особенно бдительно…
Они шли в кромешной тьме, тащили ящик с динамитом. Сильный ветер валил с ног. Требовалось заложить динамит под каждую ферму.
И когда они были уже у цели, пронзительно завыла сирена, застрочил пулемет.
— Отходим в бор! — крикнул Залка. — Прорвемся!..
И все-таки Матэ плохо знал своего врага. Понадеялся на ночь, на непогоду. Когда завязалась перестрелка, ему бы отступить, уйти в тайгу. Но, увлекшись боем, он потерял бдительность и не сразу понял, что отряд охвачен огненным кольцом, из которого не вырваться. По-видимому, их поджидали, специально заманили в ловушку.
Потом его били прикладами по голове, топтали сапогами. Очнулся в красноярской тюрьме. Рядом на голом полу камеры лежал избитый подрывник, рабочий-сибиряк Кузнецов. Их выволокли во двор тюрьмы и стали стегать шомполами. Ночью заключенных из всех камер выгоняли на мороз в нижнем белье и заставляли рыть общую могилу. Они стояли на краю рва. Раздавалась команда «Пли!». Но стреляли в двоих-троих. То была своеобразная игра офицеров-садистов. Заключенных они проигрывали в карты: кому сегодня ночью быть расстрелянным?.. И так изо дня в день. Весенней ночью его и Кузнецова сковали цепью, вытолкнули прикладами винтовок под ледяной дождь. Кузнецов был могучего роста и большой физической силы. «Постараюсь разорвать цепь, не дергайся…» — шепнул он Залке. Было темно, хоть глаз выколи. Но вот вспыхнули фары грузовика.
Что произошло потом, Матэ плохо помнил. Неожиданно конвойный в английской шинели остановился и негромко приказал:
— Бегите!
Конечно же, догадался Матэ, садисты придумали еще одну уловку: «убит при попытке к бегству». Кузнецов бросился бежать, потащил за собой Матэ. Сзади грохнули выстрелы. Кузнецов упал, цепь лопнула. Вот тогда-то Матэ, не чуя ног под собой, кинулся в темноту. По нему стреляли безостановочно. И неожиданно он свалился в какую-то зловонную яму. Вспомнил: скотомогильник! Сюда сбрасывали павших лошадей. Его искали, сделали несколько залпов в яму. Лезть в яму комендантские солдаты не хотели. А он сидел, забившись под корягу, и лязгал зубами от холода и страха. Дождь лил до утра. С чисто животной жаждой жизни, обрывая ногти, принялся карабкаться вверх. А потом, где ползком, где пригибаясь, старался уйти подальше, раствориться в тайге, отлежаться в кустах. Замирал, заслышав собачий лай. На правой руке болтался обрывок цепи, и Матэ никак не мог от него освободиться.
Он думал, что от его отряда, наверное, немногие уцелели. Но необходимо вновь собрать уцелевших, создать новый отряд и продолжить борьбу.
Матэ совершенно выбился из сил, окоченел. Наверное, его вела подсознательная память: в конце концов вышел к лагерю венгерских военнопленных, так хорошо ему знакомому, От лагеря отделяла быстрая речушка. Если ему удастся преодолеть ее, не упасть, не захлебнуться, он, пожалуй, будет спасен. Он знал: вот за тем длинным высоким забором находится госпиталь…
Преодолев не без трудностей речку, подполз к забору, заглянул в щель. Неподалеку стояли два санитара и на венгерском языке подсчитывали, сколько за последнюю неделю умерло от тифа. Здание за их спинами и было тифозным бараком. Так он понял.
