В общем, постоял я немного во дворе, решаясь выйти из машины, наконец, решился. Огляделся — никого, в соседствующей больнице темно, только в кочегарке пьяный ругается, дровами в тележку бросаясь. Постучался в дверь, дом четырехквартирный, старинной финской постройки, для каждого постояльца — отдельный вход.
Дверь через некоторое время зловеще распахнулась. Выходит чурка по пояс голый, обросший волосом настолько, что его даже хочется потрогать, как пуделя. Посмотрел я снова на номер квартиры — вроде все сходится.
— Чиго надо? — спросил чурка.
Назвал я позывные своей жены, но сам пока не до конца понимаю, может, продала она квартиру уже?
— Сичас, — говорит «пудель». — Погоди.
Закрыл дверь и ушел куда-то. Грустно стоять перед былым домом, надеялся я на что-то. Тосковал в морях по семье, все-таки.
Вдруг дверь снова широко раскрылась, а из квартиры, вроде голос жены раздается — слов ни разобрать, но интонация какая-то испуганная.
Давешний чурка выходит, а правую руку за спиной прячет. Глаза бешенные, разве что пена изо рта не идет.
— Убирайся, чимо! — говорит. — Чтоб я тибя болше ни видел!
Я даже назад обернулся: кому это он говорит?
— Что? — переспросил.
Он же, подлец, взмахнул той рукой, что за спиной прятал и топором мне прямо в лоб — бац! Хорошо, топор маленький оказался, практически туристический. Но воткнулся в голову — будь здоров! Торчит рукоятка, как рог, даже снимать страшно. Потрогал я ее, а чурка все орет, распаляется, как он тут царствовать будет и всех собак порежет, как свиней и баранов.
— Тихо, — говорю ему. — Дочку разбудишь. Потом про своих овец расскажешь.
Повернулся, подобрал пакеты с подарками, что выронил от неожиданности, и пошел прочь. Хотел, было, в машину сесть, да топорище торчит здорово, побоялся, что не влезу. Кровь пошла, в глаза затекает, дорогу плохо видно. Решил в больницу податься, тогда еще без медицинских полисов людей спасали.
Вошел в приемный покой, там за конторкой медсестра спит, аж белая шапка на пол упала. Покашлял я для приличия, чтоб разбудить, вижу, что просыпаться начала, и говорю:
— Извините за беспокойство, тут у меня за время рейса рога выросли, не поможете ли мне от них избавиться?
Получилось, конечно, вполне двусмысленно, но девушке оказалось не до поиска скрытых смыслов — она взвизгнула и хлопнулась в обморок.
Если звать на помощь, прибегут и решат, что я ее завалил, милицию позовут, та своими дубинками и прибить сможет. Но делать нечего, крикнул погромче и отвернулся к двери, чтоб не испугать никого. На второй крик прибежал парень какой-то, судя по голосу.
— Чего, — говорит, — вам надо?
— Медсестра у вас тут в обморок упала, — говорю. — Помогите ей, пожалуйста.
— Чего это она вдруг в обморок хлопнулась? — удивился парень. — Никогда за ней такого не водилось!
— Да у меня просто травма небольшая, она и испугалась.
— Ого! — с уважением сказал парень. — Крови-то сколько! Ну, покажитесь!
— Только вы тоже сознания не теряйте, а то мне самому уже как-то нехорошо делается — не привык я с топорами в голове разгуливать! — сказал я и осторожно повернулся.
Короче, парень этот оказался дежурным врачом, трезвым вдобавок. Топор у меня вытащил, дырку в голове какими-то скрепками стянул, рану обработал, перевязал, сидит, курит, руки у него подрагивают.
— Что делать-то будем? — спрашивает. — Ментов надо вызывать.
— Давайте как-нибудь без них обойдемся, — говорю. — Все равно вы с топора все отпечатки пальцев стерли, пока вытаскивали. За неудобство я расплачусь, к тому же в машине водка у меня есть импортная, лучше бы ее выпить, а то голова стала просто раскалываться.
— Это ты точно заметил: голова раскалывается. Ладно, Вова, поражаюсь я с тебя. Ну, пошли, к машине, что ли.
Водку мы, конечно, взяли. Еще и ликер «Ванна Таллинн» для той медсестры, что, очухавшись, всю кровь убрала, а потом доктору Диме ассистировала. Попили мы втроем до самого утра, хорошие люди оказались, не жадные. Спиртом потом слегка догнались. Я и обуглился. От пережитого, наверно, да долгой дороги. Проснулся в чалме уже в машине. Рядом сидит кореш — Леша — он третьим штурманом в пароходстве промышлял после армии. Большой, как тролль, парашютист в отставке. Его этот Дима вызвал.
Остановился я у него. Вечером следующего дня пошли мы снова к моему бывшему дому. Пока Леша трех случившихся чурок головами вперед в уличный туалет засовывал, я дочке подарил собачку, что на месте умела прыгать и переворачиваться, куклу Барби и ее Волшебный дом, а также гору шоколадок. На следующий день все-таки написал заявление на развод.
Носил перевязку, как чалму, до самого отъезда на следующий пароход, даже машину на Урал в ней ездил продавать. Вот шрам и остался. И голова болит иногда, если не выпить.
Постепенно, без всяких потуг и размышлений, созрело коллективное решение: Ромуальду, раз уж ничего поделать нельзя, надо сходить с борта в родном порту. То есть через три дня. Пес с ней, с незаконченной практикой — в конечном итоге ничего страшного не произойдет, если он на месяц раньше с судна спишется.
— Ты на этих засранцев внимания не обращай, — сказал третий механик и махнул куда-то за пределы каюты. — Они злобствуют, потому что по жизни несостоятельны. Что у них есть? Только эта работа. Дождутся своей мифической пенсии, потом весь остаток жизни брюзжать будут, что здоровье положили за родное производство, а то в ответ жалкое пособие начислило.
Второй штурман в это время принялся рассказывать, как он, его друг Леша — парашютист, и друг Леши штурман Кошкин гнали свои машины на Урал продавать.
— Приедешь домой — постарайся не психовать, — говорил тем временем механик. — Что там произошло на самом деле — никто может и не знать. Подумай сначала, сопоставь все, но не пытайся сразу же броситься восстанавливать справедливость. Поспешность всегда идет только во вред.
Вова уже повествовал внимательным слушателям, как он на своей «Вольво», Кошкин на спортивной «Тойете» помчались по просторам России в далекий город Серов, а Леша пьяный валялся то в одной машине, то в другой. За каких-то триста километров их попытался посреди леса остановить якобы гаишный патруль. Но мудрый Кошкин ловко ударил одного из патрульных в челюсть так, что зубы последнего как горох забарабанили по ветровому стеклу вовиной машины, и закричал: «Оборотни!» и тем спас своих товарищей. Они умчались в лесные сумерки на скорости сто шестьдесят три километра в час, бандиты их и не догнали.
— Знаешь, в Библейские времена, был такой Давид, который завалил Голиафа, стал царем и все такое, — продолжал, не обращая внимания на увлекательный рассказ Вовы, говорить третий механик. — Его очень хотел пришибить царь Саул, гонялся за ним по пустыням и горам с вполне определенными целями: лишить еврейской жизни. Однажды посреди погони вдруг захотелось Саулу в туалет. В смысле — покакать. Объявил привал, сам пошел в пещеру — и сидит, тужится.
