— Его зовут Билли, — говорил Гамлет, подводя за руку смущенно упиравшегося односельчанина. — Да иди же, Билли, не бойся. Эти джентльмены не чета тем, в черных одеждах. Эти джентльмены ничуть не хуже нас с тобой. А если у них не черная, а белая кожа, то смешно в этом их винить. Кто знает, может быть, в тех местах, откуда они прибыли, наоборот, черная кожа такая же редкость, как у нас белая. А вот это Малькольм. Иди сюда, Малькольм, не стесняйся…
Заметив, что рассуждения Гамлета о цвете кожи не на шутку возмутили мистеров Фламмери и Мообса и что может разгореться серьезный скандал, Егорычев решил спешно переменить предмет разговора.
— Мне давно хотелось спросить у тебя, Гамлет, как у вас даются имена новорожденным? По святым?
— Ну да, — с готовностью отозвался Гамлет. — Я полагаю, всем известно, что имена даются по святым.
— Хотел бы я посмотреть, как выглядит святой Гамлет, — насмешливо пробурчал Цератод.
— Действительно, — сказал Егорычев, — разве существует такой святой — Гамлет, или такая святая — Дездемона?
Гамлет недоверчиво рассмеялся. Ему казалось, что Егорычев шутит.
— Будто вы не знаете, сэр, что таких святых нет? И святых Офелии, Макбета, Отелло, сэра Джона Фальстафа и разных других тоже нет… Потому что это ведь не святые, а действующие лица.
— Они только действующие лица, сэр, — подтвердил стоявший поблизости высокий, чрезвычайно жизнерадостный старик с роскошно взбитой прической. — Гамлет никогда не говорит неправды. Они действующие лица. — Убедившись в странной неосведомленности белых насчет святых, он был сейчас не вполне убежден, поймут ли они и что такое действующие лица. — Действующие лица — это из представлений.
— Так, значит, тебя назвали Гамлетом по пьесе Шекспира? — спросил Егорычев.
Островитяне были поражены. Оказывается, имя Шекспира известно и за пределами острова. Разочарования!
— Конечно. Раньше меня звали Джимом. Джим Браун. Но когда я вытащил из пропасти девочку Саймона Флинка, меня назвали Гамлетом, чтобы мне было приятно.
— И тебе это действительно приятно?
— Очень.
— А почему тебя не назвали Гильденстерном? — спросил Егорычев, бросив косой взгляд на съежившегося Гильденстерна Блэка.
Туземцы ехидно заулыбались. Блэк юркнул подальше в толпу. Но Гамлет отвечал без тени улыбки:
— Что вы, сэр! В Гильденстерна переименовывают только плохих людей!
— Тогда можно было назвать тебя Полонием, Розенкранцем, — продолжал Егорычев подзадоривать Гамлета, и тот горячо возразил ему:
— Это тоже были весьма недостойные люди, сэр! Вспомните, сэр!..
И тут на глазах у пораженных гостей Гамлет Браун превратился в заправского Полония, каким его представляли на английской сцене семнадцатого столетия. Он зычно откашлялся, выставил вперед босую ногу в коротких серых трусах из козьей шерсти, отвесил низкий и церемонный поклон воображаемому королю датскому, дяде и отчиму того, настоящего, шекспировского Гамлета, его живое и открытое лицо стало искательным и лукавым, сам он, полувыпрямившись, угодливо протянул вперед свою правую руку, перетянутую выше локтя широкой желтой лентой, подарком Егорычева, и неожиданным старческим голосом прошамкал:
Я дочь ему подкину в этот час,
А мы вдвоем за занавеску станем.
Вернув лицу прежнее выражение, он уже обычным голосом пояснил:
— Это Полоний про свою родную дочь, сэр! Страшно подумать! Или взять, к примеру, того же Яго…
Он снова откашлялся, гаденько улыбнулся и, удовлетворенно потирая ладони, прорычал к великому восторгу своих односельчан:
…Нет в мире ничего
Невиннее на вид, чем козни ада.
Тем временем, как Кассио пойдет
Надоедать мольбами Дездемоне,
Она же станет к мавру приставать,
Я уши отравлю ему намеком,
Что жалость Дездемоны не с добра…
— Вот какой это был негодяй, сэр! Так низко обмануть человека из своей же деревни! Я имею в виду Венецию, сэр!..
— Тц-тц-тц-тц-тц! — дружно и очень звучно защелкали языками островитяне в знак наивысшей похвалы. Они часто кивали головами с видом полностью ублаготворенных ценителей сценического искусства. — Тц-тц-тц! Еще что-нибудь, Гамлет! Проговори нам еще что-нибудь!.. Ты нам делаешь приятно, когда говоришь из пьес!.. Скажи нам «Быть или не быть», Гамлет!.. Еще что-нибудь!.. Тц-тц-тц!..
Лицо Гамлета выражало все чувства, которые присущи актеру, нашедшему тесный контакт со зрителями. Ему нравились эти бесхитростные знаки одобрения, он умел их ценить, хотя, видно, они и были ему уже не впервой.
— Послезавтра, люди Нового Вифлеема! — сказал он, прижимая руки к сердцу и также усиленно кивая головой. — Послезавтра, люди Доброй Надежды! В воскресенье, как всегда, в Священной воронке состоится годовой праздник Гамлета и Отелло, мы с вами там встретимся, и тогда вы услышите и увидите обе эти пьесы в исполнении всех лучших людей человечества…
— Да у них тут, кажется, свой театр! — восхитился Егорычев. — Я не удивлюсь теперь, даже если на острове вдруг обнаружится своя консерватория и институт журналистики!
За неимением более приятного собеседника он обратился к Цератоду, который все же, единственный из его спутников, мог оценить по достоинству поразительный факт существования на этом острове театра, да еще с шекспировским репертуаром.
— Я бы не сказал, что это самый насущный вопрос, который вас должен сейчас волновать, — сухо отвечал Цератод, хотя и он, бесспорно, был весьма заинтригован шекспировским театром у голых дикарей.
— Вы слышали? — осведомился у него вполголоса мистер Фламмери. — Вы обратили, мистер Цератод, внимание на одну чрезвычайно любопытную подробность в словах этого чернокожего?
— Ну, еще большой вопрос, насколько это похоже на настоящее искусство, — попытался Цератод успокоить и его и в не меньшей степени себя.
— Да нет, я совсем не о том, — отмахнулся Фламмери. — Вы не обратили внимания на сроки их идиотского праздника?
— По совести говоря, я бы пола… — начал было Цератод, но Фламмери, не считавшийся с правилами вежливости, когда они ему мешали, перебил его на полуслове.
Он еще больше понизил голос, стараясь, чтобы его в первую очередь не услышал Егорычев.
— Вы не заметили, этот кривляка действительно сказал «послезавтра, в воскресенье»? Я не ослышался?
— Что-то в этом роде. А в чем дело?
— А дело, мой приятнейший мистер Цератод, в том, что послезавтра мы с вами будем иметь понедельник. Воскресенье, если я только не сошел с ума, будет завтра, а не послезавтра. Сегодня — суббота…
