— Да и самому почему бы не остаться?
В эту минуту явился хозяин моей квартиры и объявил, что алькад Месса с дюжиной альгуазилов пришли обыскать мои комнаты. Перед уходом они опечатали двери и забрали моего пажа. Кроме того, им уже известно, что я нахожусь у кавалера Менгса. Читатель может представить себе непреоборимый ужас, овладевший мною при этих словах. Я забросал хозяина вопросами об алькаде и его людях. Он отвечал, что в моих вещах не нашли ничего подозрительного. Сохраняя осторожность, я спросил его, чем вызваны действия правосудия, уж не из-за какого-либо преступления, совершившегося в городе, и не заходила ли полиция в другие дома. Менгс советовал ехать к графу Аранде и жаловаться ему на алькада, арестовавшего моего пажа. Видя, что он интересуется слугой и не заботится обе мне, я ответил ему с некоторым раздражением:
— Сей паж — доносчик. Уверен, что именно он сообщил полиции о спрятанном оружии. Кроме него никто об этом ничего не знал.
Ночь я провёл у Менгса. В восемь часов утра он вошёл ко мне в комнату вместе с офицером, и этот последний сказал:
— Вы — кавалер Казанова. Соблаговолите следовать за мной в кордегардию Буэн-Ретиро.
— Положительно отказываюсь.
— Сударь, мне запрещено прибегать к силе, так как сей дом есть собственность Его Величества. Но предупреждаю, что по истечении часа господин кавалер Менгс получит приказание выдворить вас, и тогда вы будете препровождены под стражей в тюрьму. Поэтому советую незамедлительно следовать за мной.
— У меня нет ни малейшей возможности сопротивляться, и я подчиняюсь. Прошу только разрешения написать два-три письма.
— Мне невозможно ждать вас, тем более из-за писем. У вас будет время заняться этим в тюрьме.
Одновременно офицер, внешность которого, впрочем, была вполне благопристойной, потребовал у меня запрещённое оружие, не найденное алькадом. Я отдал его и, распрощавшись с Менгсом, казавшимся крайне смущённым, сел в экипаж.
Я был привезён в тюрьму Буэн-Ретиро, бывший королевский замок. Филипп V часто проводил там пост вместе со своим семейством. Меня отвели в общую залу на нижнем этаже, и пытка началась. Я буквально задыхался в тяжёлом воздухе, спёртом от присутствия сорока узников, охранявшихся двадцатью солдатами. Обстановка состояла из четырёх-пяти походных кроватей и нескольких скамеек. Не было ни столов, ни стульев. Я дал одному солдату экю с просьбой принести перья и бумагу. Он с улыбкой взял монету и уже не возвращался. Другие солдаты, у которых я справлялся о нём, смеялись мне прямо в лицо. Среди товарищей по несчастью я встретил своего пажа и с горечью стал упрекать его, но в ответ он клялся, что ни в чём не повинен.
В толпе я также узнал некоего кавалера удачи по имени Мараззани, который часто являлся ко мне обедать и которому я никогда не отказывал в сей милости. Он сообщил, что уже находится здесь два дня, и будто бы предчувствие подсказало ему, что мы непременно должны встретиться.
— Но в чём же вы провинились? — спросил он в конце своей тирады.
— Я хотел бы узнать это от вас.
— Вам ничего не известно! Значит, мы с вами в одинаковом положении. Через неделю нас отвезут в какую-нибудь крепость и заставят работать на короля.
— Надеюсь, они не выносят приговора, не выслушав подсудимого.
— Ошибаетесь. Завтра алькад явится допросить вас и запишет все ваши ответы. Так, по крайней мере, поступили со мной. Они спрашивали, каковы мои средства к существованию, и я ответил, что живу у своих друзей в ожидании, пока меня примут на службу в гвардию Его Величества. На это последовал ответ, что Его Величество даже без моей просьбы даст мне место, где я смогу служить ему. Кажется, я уже получил такое место.
Гнев мой угас, и у меня едва достало сил броситься на соседнюю постель, но через четверть часа я был изгнан оттуда нашествием насекомых. Мараззани снова подошёл ко мне и сказал:
— У вас плотный кошелёк, а я совсем пуст и уже два дня живу на одном хлебе и чесноке. Когда вам захочется спросить обед, возьмите меня в компанию, этим вы сделаете доброе дело. За деньги солдаты принесут нам всё необходимое.
— Я никому не дам ни единого гроша. Меня и так уже обокрали.
Некоторое время Мараззани протестовал против такой недоверчивости, но все вокруг только смеялись над ним. Потом подошёл мой паж и стал просить денег, жалуясь, что умирает от голода. Я ответил сему пройдохе, что он больше не служит у меня и поэтому ничего не получит.
В три часа слуга Менгса принёс мне обед на три персоны, но, поддавшись чувству бессердечия, я не пожелал ни с кем разделить его, а всё оставшееся приказал унести. Мараззани умолял оставить хотя бы вино, но безуспешно. Вечером меня посетил Мануччи. Его сопровождал тот самый офицер, с которым я познакомился при аресте. После тысячи сожалений Мануччи сказал мне:
— По крайней мере, вы ни в чём не нуждаетесь, раз у вас есть деньги.
— Напротив, я лишён буквально всего, мне даже не разрешили написать своим друзьям.
— Это невероятно! — воскликнул офицер.
— А как бы вы поступили с солдатом, который присвоил деньги, доверенные ему узником?
— Он получил бы место на галерах. Укажите его. Все вокруг умолкли. Я вынул из кармана три экю и
объявил, что их получит тот, кто первым укажет вора. Мараззани сразу же назвал мерзавца, и остальные подтвердили его слова. Офицер записал имя, посмеявшись над тем, что я отдаю три экю за одно. Принесли перья, бумагу и свечу, и как только мои посетители удалились, я занялся письмами.
Несмотря на неудобство положения, поскольку на мои бумаги чуть ли не укладывались спать, я тотчас составил четыре послания: первое — министру юстиции, в котором изливал своё негодование на алькада; второе — синьору Мочениго. Я также написал герцогу Лассаде, умоляя его заступиться за меня перед королём. Последнее и самое сердитое письмо предназначалось графу Аранде. Вот его полное содержание, если мне не изменяет память:
“Монсеньор.
в ту минуту, когда вы читаете моё письмо, мне угрожает смерть в тюрьме. Я никак не могу отринуть мысль о том, что именно вы измыслили сие медленное убийство, поскольку все мои заявления, что я приехал в Мадрид с рекомендательными письмами к Вашему Превосходительству, оказались напрасными. Пусть мне скажут, какое преступление я совершил. Я обращаюсь к вашему чувству человеколюбия: разве вы сможете хоть как-нибудь вознаградить меня за те мучения, которые я уже перенёс? Прикажите незамедлительно освободить меня или положите конец моей агонии. Это избавит вашего покорного слугу от необходимости покончить с собой собственными руками.”
