почти стал человеком…
Хотелось бы мне рассказать вам историю, похожую на сказку, о том, как полюбили друг друга гном и фея, как преодолели все различия, разделявшие их, и как навсегда соединились их жизни…
Но такие истории со счастливым концом очень редко происходят в реальности. Совсем немного времени встречались мы с Фло, а потом произошло ужасное событие, навсегда разлучившее нас, а потом ещё одно, ещё более сокрушительное несчастье, изменившее всю мою жизнь и, возможно, погубившее мой народ.
Как-то, несколько дней я не мог покинуть гору: был какой-то праздник, говоря человеческим языком, что-то вроде смотра новых работ. Я говорил, что ни один сын горы не мыслит себя без работы, и каждому хочется придумать что-то новое, удивить и порадовать братьев. В нашем народе совершенно нет зависти: если кто-то видит, что другой превзошел его в мастерстве, он старается перенять всё самое лучшее. Никто и никогда не говорит, что одна работа гораздо лучше другой, но в каждом изделии все стремятся найти что-то хорошее и похвалить. Моё отсутствие на таком празднике сразу же стало бы заметным, ведь я был автором нескольких работ, которые нравились многим. Все поздравляли Купра с таким талантливым сыном. А я рассеянно принимал комплименты и похвалы, машинально отвечал на вопросы о том, как я всё это сделал, а сам мечтал только об одном: как можно скорее снова увидеть Фло. Я успел предупредить её, что не смогу навещать их в течение нескольких дней, но всё равно волновался: вдруг за это время случится что-то, и нашей дружбе придет конец.
И мои предчувствия, увы, меня не обманули. Фло около входа в пещеру не было, и я быстро спустился с горы. Мне казалось, что вся природа была какой-то молчаливой и печальной. Голосов моих подруг тоже не было слышно.
Девушек я застал на знакомой поляне. Но они не пели и не танцевали, а были заняты каким-то странным делом. Пять из них плели из тончайших, светящихся золотом нитей какие-то сети, наподобие паутины, которую мне часто приходилось видеть в лесу. Гелиселия склонилась над их заветным растением. Она бережно и аккуратно разгребала землю вокруг него. А седьмая, я разглядел – это была Фауния, лежала на траве. Я поспешил к ней и с ужасом обнаружил, что её тело стало полупрозрачным, и через него просвечивает трава.
– Фауния, что с тобой?! – вскричал я. – Ты больна?
Фауния ничего не ответила и только слабо улыбнулась.
Вместо нее мне всё объяснила подошедшая Гелиселия:
– Она тает от горя. В нашем лесу появились люди. Я полагала, что горы – надёжная преграда для них, и мы здесь в безопасности. Но, видно, нет ничего, что могло бы остановить людей. Они упорны и настойчивы, хитры и изобретательны. Они подобны лесному пожару: когда небесный огонь поджигает деревья, от него нет спасения. Остаётся только бегство. Поэтому завтра на рассвете мы улетаем.
– Как – улетаете? Разве вы умеете летать?
– Умеем, но не сами, а с помощью облаков. Для этого нужны сетки, вот мы их сейчас и плетём. Скоро всё будет готово.
– Но неужели ничего нельзя придумать? – в отчаянии вскричал я.
– Посмотри на Фаунию. Она первая увидела людей. Их было очень много. И на глазах у неё они убили её любимого оленя…
– Как? Того – с огромными рогами? Но зачем? Кому он мешал?
– Да, его. А убили для того, чтобы съесть. Ты понимаешь, что это значит?
От ужаса я потерял дар речи. Когда я снова смог говорить, то попросил:
– А нельзя ли мне отправиться с вами?
– Какой ты всё же глупый, – сказала Гелиселия. – Во-первых, тебя не сможет поднять никакое, даже самое огромное облако. Ты слишком тяжёлый. А во-вторых, и это главное: ты не сможешь жить вдали от горы, вдали от своего народа. Ты сразу погибнешь. Так уж вы устроены. Самое лучшее, что ты сможешь сделать, это не мешать девушкам плести сети. К утру всё должно быть готово. А тебе лучше вернуться в гору и предупредить своих братьев о приходе в наши края людей. Пусть навечно заделают выход во Внешний мир и никогда не появляются наружу. Будем надеяться, что людям не придёт в голову вламываться в недра горы. Хотя, кто знает…
– Дозволь мне хотя бы завтра попрощаться с вами, – взмолился я.
– Ну что же, – смягчилась Гелиселия. – Приходи завтра на рассвете. А сейчас ступай.
– Прости, я хочу ещё спросить, что это за нити, из которых плетут сёстры? Сверкают как солнце, даже глазам больно.
– Это и есть солнце, вернее – солнечные лучи. Я собрала самые тонкие и прочные из них. Днём в лесу много таких лучиков пробивается сквозь листву.
– Но разве можно ухватиться за солнечный луч, разве можно сохранить его в темноте ночи? И разве можно скатывать его в клубки и плести из него?
– Да, это невозможно. Невозможно никому, кроме меня. Недаром я – Гелиселия, я управляю солнечным и лунным светом. Лунные нити – серебряные, но они не такие прочные. А сейчас, пожалуйста, не отвлекай меня. Мне надо успеть выкопать наше растение и оплести его прочной сеткой, чтобы доставить на новое место.
Я попрощался с девушками. Фло не бросила работу, а только грустно кивнула мне.
Со всех ног устремился я к горе. В голове у меня созрел план, и в моём распоряжении была всего одна ночь, чтобы его осуществить.
Я решил сделать прощальный подарок Флории. Пусть, глядя на него, она вспоминает меня. Это должен быть венец, корона, ведь она была королевой моей души. Но не такая строгая и лаконичная, которая венчала голову Гелиселии. Нет, это должен быть венец, сплетённый из полевых цветов, светлый и скромный, но нежный и утончённый, такой, какой была она сама. И поскольку она заботится о растениях и любит их всей душой, то они и должны украшать её голову. Меня охватило вдохновение, я уже в деталях представлял будущую работу, но на её воплощение в жизнь требовалось время, поэтому, вернувшись в мастерскую, сразу же взялся за работу.
Пока я вытягивал тонкие серебряные стебельки, сплетал их между собой, вытачивал из хрусталя тончайшие лепестки и собирал из них нежные хрупкие цветочки, мне в голову пришла ещё одна мысль.
Приходилось ли вам думать о том, что иногда самое благородное намерение в своей основе имеет не всегда такие же благородные мотивы?
Я задумал спасти Фаунию. Конечно, я очень любил её, и меня сильно огорчило ее угасание. Я искренне хотел ей помочь, вылечить её. Но к этим, вполне бескорыстным желаниям, была примешана и изрядная доля моего тщеславия. Я уже представлял, что Фауния снова становится такой, как прежде, она благодарит меня, и все
