— Предъявите удостоверение, — сказал милиционер.
— Извольте. — Булатов протянул сложенную бумажку.
Задоров не торопясь развернул ее и внимательно прочитал. Харбов заглядывал через его плечо.
— Так, — сказал, подумав, Задоров. — Ничего не скажу, все в порядке. А эта гражданка кто будет?
— Моя жена, — сказал Булатов и протянул Задорову вторую бумажку.
Задоров опять долго и внимательно ее читал, и Харбов смотрел через его плечо.
— Так, — сказал Задоров. — Записались, значит.
— Записались, — коротко ответил Булатов.
— Ну что же, — сказал Задоров. — Возражений не имею. Можете ехать.
— Трогай, — сказал Булатов.
Мисаилов выступил вперед и взял лошадей под уздцы.
— Одну минуту, — сказал он. — Ольга, мне нужно с тобою поговорить.
Не знаю, когда Ольга заметила и узнала Мисаилова. Во всяком случае, она, кажется, ничуть не удивилась и не взволновалась.
— Да, конечно, — сказала она и спокойно сошла с коляски.
Я не мог понять ее спокойствия. В ней была полная отрешенность, как будто сквозь все, что видела она вокруг, проступало нечто более значительное и важное, целиком поглощавшее ее внимание. Она стояла перед Мисаиловым и смотрела ему в лицо спокойно и ласково.
— Я хочу только знать, — сказал Мисаилов негромко и тоже как будто спокойно, — действительно ли ты уезжаешь по собственной воле?
— Да, Вася, — сказала Ольга. — Я знаю, тебе это кажется странным. Мне тоже многое кажется странным. Я никогда не думала, что так может быть. Но вот — случилось. И я очень счастлива. Я даже не знала, что такое счастье возможно. И не ты же будешь ему мешать...
Оба они говорили негромко, но достаточно отчетливо, чтобы нам все было слышно. Они, наверное, просто о нас забыли.
— Да, конечно, — как бы раздумывая, сказал Мисаилов.
— Ты понимаешь, — заговорила Ольга доверчиво и спокойно, — я знаю, что буду мучиться из-за тебя. Я ведь все понимаю. Я буду потом себя упрекать, потому что я очень перед тобой виновата. Но это будет потом. Я не хочу сейчас думать об этом. До свиданья.
Она протянула Мисаилову руку, и Мисаилов пожал ее. Потом он провел рукой по волосам и отошел в сторону, а Ольга спокойно села на сиденье рядом с Булатовым.
Взвизгнула гармонь. Отчаянным голосом запел Тишков все ту же разухабистую песню:
Стой ты, купец, стой, не балуй,
Дочку мою не позорь, не целуй!
Гармонь выходила из себя. Кажется, ей хотелось играть еще громче, еще разухабистей... Покачиваясь на мягких рессорах, коляски одна за другой проехали мимо нас. Мы стояли не двигаясь. Коляски въехали на лесную дорогу, скрылись за деревьями, и показались опять, и скрылись уже окончательно, и из леса донесся до нас отчаянный голос Тишкова:
Купец, эх, на это тряхнул лишь плечом:
Эх, нет, так не надо, и лучше найдем!
Мисаилов отошел в сторону и присел на пенек. Он оторвал кусок газеты, достал пачку махорки, неторопливо свернул козью ножку. Он был как будто еще спокойнее, чем раньше. Зато Харбов страшно разволновался.
— Нет, это черт знает что! — сказал он. — Это ужасное безобразие! Неужели советская власть бессильна? Я тебя не понимаю, Задоров...
— А что ты не понимаешь? — спокойно сказал Задоров. — У людей командировочное удостоверение, подписанное председателем горсовета. Что же он, по-твоему, не советская власть, что ли?
Из ворот выехала двуколка и быстро покатилась к лесу. Откормленный жеребчик энергично перебирал ногами. Двое сидели в двуколке, оба в брезентовых плащах с поднятыми капюшонами. Лица их не были нам видны. Они рассчитывали на то, что мы не успеем остановить их, но Харбов ринулся вперед и дернул за вожжу. Жеребчик свернул и остановился.
— А ну-ка, Задоров, — крикнул Андрей, — проверь бумаги у этих молодчиков!
— Отчего ж, — спокойно согласился Задоров. — Проверить следует. Это не помешает. Дайте-ка, граждане, документы.
Какое-то бормотание донеслось из-под капюшона, но Задоров в ответ отрицательно покачал головой.
— Тут, граждане, — сказал он, — ничего такого секретного нет. Документы покажете и, если в порядке, проедете куда надо.
Из-под брезентового плаща высунулась рука с удостоверением. Задоров взял его, прочел, посмотрел на брезентовый капюшон и начал читать второй раз. Удивление было на его лице.
Харбов подскочил и через плечо Задорова прочел удостоверение.
— Ерунда! — громко и весело сказал он. — Не может быть, чтоб это был председатель горсовета. Проверьте личность, товарищ Задоров. Наверное, просто кто-нибудь украл документы. Что делать товарищу Прохватаеву у кулака Катайкова?
— Покажите личность, — хмуро сказал Задоров.
Капюшон откинулся. Мы увидели пышущее яростью лицо Прохватаева.
— Давай документ, — сказал он и вырвал удостоверение из рук Задорова. — А ты, комсомол, зря суешься не в свое дело! Пожалеешь!
— Привет товарищу Пружникову! — сказал Харбов, любезно кланяясь спутнику Прохватаева.
Второй капюшон тоже откинулся, и управляющий делами городского Совета ласково улыбнулся нам.
Двуколка скрылась за деревьями. Мисаилов бросил окурок на землю и тщательно растер его ногой.
— Ну что же, — сказал он вставая. — Пошли! Больше нам здесь делать нечего.
Тяжелые створки ворот медленно закрывались. Загремели запоры. Хутор замолк.
И тут на полянку выбежал дядя. Он задыхался. Пот лил с него градом. Видно было, что он из последних сил торопился, боясь нас пропустить. За ним шагал свеженький, ничуть не уставший Николай Третий.
— Вы здесь? — кричал, задыхаясь, дядя. — Важные вести... — Он дотащился до пня, сел и, громко дыша, прерывающимся голосом, замолкая, когда не хватало дыхания, стал рассказывать.
— Я говорил, девка — пятое дело. Не в девке суть. Тут такие дела творятся, ужас один!
— Ну что? — сказал Харбов. — Говорите же!
— Тут у Катайкова... полный ералаш!.. — задыхаясь, начал выпаливать слово за словом дядька. — Хозяин сбежал... Корабль за ним придет... Увезет в дальние страны... Понимай, за границу... Ценности все забрал... Какие-то жемчуга и каменья ему привезли... Жену бросил... Жена рыдает... Совсем уехал... Навечно... Колька соврать не даст...
— Все правильно говорит, — хмуро подтвердил Николай Третий. — Я сам слыхал. Какие-то жемчуга и каменья и корабль на море ждать будет.
Наступило молчание. Дядька сопел, как паровоз, и никак не мог отдышаться, а Колька маленький с интересом ждал, что будет дальше и как мы станем себя вести.
— Вот тебе, Васька, и свобода любви! — сказал Харбов. — Видишь, как оборачивается дело.
— Да, — согласился Мисаилов, — тут вопрос другой. Ну, далеко-то они не ушли.
