Вначале он действительно играл роль любезного хозяина, разговаривая со мной, давал различные приказания Макконоки, который принимал их с недовольным выражением лица, но чаще всего он обращался к Секундре Дассу.
Так это продолжалось некоторое время, но затем он обратился ко мне и спросил каким-то небрежным тоном:
— Ну-с, а куда мой милейший братец с семейством уехал?
— В этом отношении я не могу удовлетворить ваше любопытство, мистер Балли, — ответил я — Я не имею приказаний сообщить кому бы то ни было об этом.
— Даже мне? — сказал он с ударением на слове «мне».
— Решительно никому.
— Нечего сказать, чрезвычайно мило со стороны милорда! — сказал Баллантрэ. — C'est de bon ton! Ну, a как же насчет меня, дражайший мистер Маккеллар, какие «они» изволили сделать распоряжения?
— Вы будете иметь стол и постель, — сказал я. — Кроме того, я имею право выдавать вам вино, стоящее у нас в погребе, и я должен сказать вам, что запас у нас порядочный. Вам стоит только обращаться со мной любезно, что вовсе не так трудно, и вы будете иметь, когда вам будет угодно, лошадь для верховой езды и бутылку вкусного вина.
Он выслал Макконоки из комнаты и затем спросил:
— Ну, а насчет денег? Как насчет денег? Что, мне также следует хорошо вести себя, чтобы получить карманные деньги от моего дражайшего друга Маккеллара? Великолепно. Стало быть, я нахожусь теперь на положении маленького мальчика, перешел в ребяческий возраст.
— Я не имею никаких указаний насчет того, чтобы выдавать вам деньги, — сказал я. — Но если вы будете умеренны в ваших требованиях, то я могу взять на себя ответственность и выдать вам небольшую сумму.
— Если я буду умерен в своих требованиях! — повторил он. — И вы будете выдавать мне эту сумму? — Он встал и, взглянув на висевшие на стене портреты своих предков, сказал: — Благодарю вас, благодарю вас во имя моих предков. — Затем сел и продолжал ироническим тоном: — Ну, а как насчет Секундры Дасса? Какие насчет него сделаны распоряжения? Не может быть, чтобы вы на общем совете не обсудили этого вопроса?
— В первый же раз, как я буду писать милорду, я попрошу его дать мне по поводу этого вопроса надлежащие указания, — ответил я.
Он сразу переменил тон и, облокотившись на стол и пристально глядя на меня, спросил:
— И вы воображаете, что то, что вы говорите, чрезвычайно умно?
— Я исполняю только то, что мне приказано, мистер Балли, — сказал я.
— Вы чрезвычайно скромны, но нельзя сказать, чтобы вы были очень умны, — сказал мастер Баллантрэ. — Вы сказали мне вчера, что со смертью моего отца я потерял ту силу, которую я прежде имел. Почему же в таком случае такой знатный пэр, как мой брат, посреди мрака ночи убежал из дома своих предков, как только я появился? Он до такой степени поторопился, что даже не сообщил о том, куда он едет, правительству, которое должно было бы знать, где он находится. Поторопился до такой степени, что не простился со своими крестьянами и, оставив меня на «родительском» попечении достопочтенного Маккеллара, поспешил удрать. Все это указывает на страх, и на весьма сильный страх предо мной.
Я хотел было доказать ему, что он ошибается, выставив ему на вид аргументы, которые, положим, не имели особенно веского значения, но он даже не обратил никакого внимания на мои слова и продолжал:
— Да, я повторяю, что это указывает на весьма сильный страх, и я нахожу, что страх этот весьма основательный. Я приехал в этот дом, питая к нему отвращение. После того, что случилось во время моего последнего пребывания здесь, я, понятно, не мог иметь ни малейшего желания явиться сюда, и если я все-таки сюда приехал, то только потому, что меня заставила крайняя необходимость сделать это. Мне нужны деньги. Я во что бы то ни стало должен их иметь. Вы не желаете дать мне деньги добровольно, ну, что же, в таком случае я силой заставлю вас дать их мне. Вместо того, чтобы прожить здесь неделю и уехать, как я сначала предполагал, я останусь здесь до тех пор, пока не выведаю, куда эти дураки удрали. Я последую за ними, и когда я настигну их, я ворвусь в их гнездо и разрушу его. Пусть они боятся меня! Они боятся не напрасно. Они будут еще дрожать предо мной, за это я вам ручаюсь. Вот тогда я и посмотрю, какую сумму милорд Деррисдир предложит мне за то, чтобы откупиться от меня, — сказал он тоном, в котором выражались бесконечная злоба и ненависть, — и тогда я еще подумаю, на что мне решиться: взять ли мне деньги или насладиться местью?
Я был крайне удивлен, слышав от мастера Баллантрэ такое откровенное признание. Он, по-видимому, был так сильно рассержен внезапным отъездом милорда и тем, что он временно остался в дураках, что не взвешивал своих слов и говорил все, что приходило ему на ум.
— И вы воображаете, что то, что вы говорите, чрезвычайно умно? — сказал я, повторяя его фразу.
— Судите как знаете, но последние двадцать лет я жил исключительно этим умом, — ответил он, глядя на меня гордо и надменно улыбаясь.
— И, благодаря ему, дошли до состояния нищего, если можно так выразиться, — сказал я, — хотя нищий даже еще слишком нежный эпитет для вас.
— Я прошу вас заметить, мистер Маккеллар, — закричал мастер Баллантрэ с горячностью, которая, впрочем, очень шла ему, — что я очень вежлив как в разговоре, так и в обращении с людьми, и что я советовал бы вам взять с меня пример в этом отношении, если вы желаете, чтобы мы были друзьями.
В продолжение всего этого разговора между мной и мастером Баллантрэ меня раздражало то обстоятельство, что Секундра Дасс не спускал с меня глаз. Ни я, ни мастер Баллантрэ не дотронулись до еды, мы не спускали друг с друга глаз, и, кажется, то, что мы чувствовали, ясно выражалось на наших лицах, и это было вполне естественно; но почему индус смотрел на меня таким взглядом, будто он понимает то, что мы говорим, это меня крайне удивляло. Мне пришло в голову, не понимает ли он по-английски, но я тотчас отогнал эту мысль и успокоился тем, что, вероятно, он смотрел на меня и на мастера Баллантрэ только потому так пристально, что он по выражению лиц и по интонации голосов сообразил, что мы ссоримся, и что друг его недоволен мной. Если он и понял что-нибудь, так разве то, что разговор идет о каком-то важном вопросе.
Мы с мастером Баллантрэ и его индусом жили уже три недели в Деррисдире. В продолжение этих трех недель между мною и мастером Баллантрэ завязались те отношения, которые я могу обозначить словом: интимность. Вначале он был иногда вежлив, а порою, следуя своей прежней привычке, издевался надо мной, и я во всем подражал ему до известной степени. Благодаря Богу, я не боялся теперь больше ни его злого, сердитого лица, ни лезвия сабли; я был теперь несравненно храбрее.
